1 Случайно попавшийся мне в момент написания этого текста пример полемики вокруг Галковского и поэзии советской. Цитирую — из сетевого журнала “Русскiй Удодъ”
: “<...> При видимом сходстве фундаментально антисоветских позиций „РУ” и Д. Е. Галковского есть один пункт, где они принципиально расходятся. Имею в виду датируемую 1992 годом статью С. Кизюкова „Поэзия советская” („РУ”, 2001, № 11, февраль), где он прямо полемизирует с выступлением Галковского в „Новом мире” (1992, № 5. —А. В.) . <...> Со своей стороны Галковский Д. Е. у себя на сайте периодически вывешивает среднеидиотические советские стишки <...> Так вот, Галковский доказывает личностную неполноценность советского человека и бессмысленность советского опыта (тотальная идиотия совка, замечательно отражающаяся в его „поэзии”). Коротко говоря, СССР — прореха Русской истории, эпоха „поражения интеллектуального и духовного центра нации”. Кизюков высказывает точку зрения чуть ли не строго обратную: „...советская поэзия в чистом ее виде, возникшая внутри этой империи и жившая собственной, ни на что не похожей жизнью, охватывает период примерно в тридцать лет: с конца 50-х до конца 80-х годов. И это крайне сложное явление, которое сравнимо только с серебряным веком русской поэзии”, „советская поэзия была одним из величайших явлений культуры 20 века”. И несмотря на весьма и весьма скептическое отношение к советскому образу жизни (а то и прямо враждебное), тов. Кизюков дерзко заявляет буквально следующее: „Советский поэт — как правило, очень широко мыслящий и глубоко чувствующий человек, даже если он окончательная сволочь и гад”...” Ну и так далее.2 Кое-что залетело случайно, вроде стихотворения А. Межирова “Возле трех вокзалов продавали / Крупные воздушные шары...”.
Заложник
ЗАЛОЖНИК
Рубен Давид Гонсалес Гальего. Черным по белому. — “Иностранная литература”, 2002, № 1.
Русский язык ныне не в почете — ускользает под натиском иных речений: все
больше вульгарного новояза, перемешанного с жаргоном и унифицирующим говором всемирной паутины. И поистине изумляет, когда в птичий стрекот изящной словесности врывается язык забытых предков. Когда на нем изъясняется иностранец, изумляет вдвойне.