Новый Мир ( № 7 2006)

Буквально вкаждойреплике,каждомпроявлении театрального быта в БДТ я успевал отметить какой-то скрытый, часто едва различимый второй смысл, а иногда даже какой-то подвох. Этот быт состоял из, я бы сказал, постоянно мерцающих опасностей и тайн, к которым, впрочем, очень легко привыкнуть. А привыкнув, ловить себя тотчас на том, что и сам вступил на эту жутковатую стезю, ставшую здесь общей нормой для всех. И тут вдруг оказывается, что ты явно преувеличиваешь, что, в общем-то, этострашноена самом деле не так страшно. И ты уже хорошо ориентируешься в путанице взаимоотношений, прекрасно чувствуешь себя в болотце, отлично плаваешь, погруженный по горло, в тине и мутной водице... Тебя уже невозможно обмануть. Ты сам кого хошь обманешь. Сам становишься на лапки. И вот ты уже не волчонок, а волк. Не подмастерье, а мастер интриг.

Театральный быт такого рода всасывает тебя как жертву, но готов выплюнуть тебя уже хищником. Поглядывая в БДТ по сторонам, я диву давался тому, как удивительно талантливые люди предавались своим “играм” с колоссальным жаром и... умением. О нет, конечно не все, не все!

Как во всяком коллективе, здесь были и светлые, нет, светлейшие личности. Не участвуя во всеобщей борьбе друг с другом под руководством Гоги, они тем самым обрекали себя на отключение от присуждений различных званий, а роли, ими все-таки получаемые, были манной небесной. Годами они наблюдали возню в своем театре как бы со стороны, сохраняя достоинство и честь, но страдая при этом тихо, молча, “чтобы никто не видел”. Мания величия, убежденность в собственной гениальности — это ведь не просто психозы, не просто болезни. Онистоятденег. Они оплачиваются по ставкам. Эта субординация соблюдалась в БДТ на моих глазах непререкаемо, и если театр начинается с вешалки, то кончается в бухгалтерии.

“Светлейшие” были моими любимцами, потому что, отбросив волчье, могли творить не придумывая себя, не возвеличивая себя. Искусственность, общеизвестно, есть враг искусства. И я видел, не раз видел, как в БДТ умеют трудиться. Это были пики моего восторга перед актерами. В эти моментывсе— и те, кого я недолюбливал, и те, перед кем до пола преклонялся, — вдруг делали чудо — сообща начинали творить искусство. Это незабываемо. Но беда была в том, что, уйдя со сцены, одни тотчас начинали жить по одному закону, другие — по другому! Я не хочу называть имена, ссорить кого-то с кем-то. Я только вспоминаю об атмосфере в этом театре, которую сам вдыхал и от которой, бывало, задыхался.