Новый Мир ( № 8 2002)

Все ближе ночь и весь в крови закат,

Темна тропа надежд, любви, мечтаний,

Ночь все черней, путь не вернуть назад.

Я заблудился в этом мраке душном,

Глаза открыты — не видать ни зги,

Кружит звезда в эфире безвоздушном,

О Господи Распятый, помоги!

Я стал немым, но лира плачет в мире,

О Господи, дай смерть такую, чтоб

В гробовой тьме я прикасался к лире,

Чтоб лирой стал меня объявший гроб.

Невольно вспоминается “нощелюбивая” и “смертелюбивая” лирика“полузабытого, но гениального”,по выражению Ю. Лотмана, поэта Семена Боброва, у которого “гроб стал и единицей измерения человеческой жизни, и своеобразным квантом исторического процесса”.

О ночь! — лишь погрузишь в пучину мрака твердь,

Трепещет грудь моя; в тебе мечтаю смерть;

Там зрю узлы червей, где кудри завивались;

Там зрю в ланитах желчь, где розы усмехались.

Одр спящего и гроб бездушный — все одно;

Сон зрится смертию, смерть сном, и все равно.

Открою, где чертог премудрость зиждет свой;

На мшистых сих гробах, где мир небесный веет!

Ступай! — учись! — гроза прошла, — луна багреет...

Нетрудно заметить, вероятно, невольную преемственность некоторых образов, при всей стилистической, через полтора века, разнице: лиричность Смоленского — ценой отказа от былого эпического космизма (“томительный и жалкий звездный свет / Не нужен в темноте существованья”). Смоленский ждет от смерти какого-то последнего земного знания и даже красоты, вопреки трактовке французского философа русского происхождения Владимира Янкелевича, утверждающего“абсолютную апоэтичность”смерти: “Смертью просто-напросто оканчивается существование эмпирической промежуточности. Можно ли такой кризис почувствовать на „собственной шкуре”, можно ли его испытать? Нам приходится умирать, носамой смертимы не испытываем; самость смерти, последнее пограничное событие, является объектом нового и внезапно обрывающегося опыта”. Смоленский выражает не истину сомнения, как С. Бобров, и не истину рассудка, как В. Янкелевич, а истину ясной, в парадоксальности, своей веры.

............................................

Когда поймешь, что все на свете ложь, —

Лишь смертная правдива в муке дрожь, —

Что мертвый лик воистину красив,

Что только мертвый рот красноречив,

Тогда ты замолчишь и будешь ждать,

Чтоб смерть сняла с молчащих губ печать.

Но на новой ступени “спокойного, как торжество”, отчаяния “даже смерти не ждать — даже чуда”. Сердце каменеет, и “последним местом земным”, “чтобы сердце согреть ледяное”, оказывается уже хорошо прописанная в поэзии (начиная с того же С. Боброва) кабацкая стойка.