Новый Мир ( № 8 2002)

Что же заставляет ждать переизданий работ двадцатилетнего ученого, написанных около восьмидесяти лет назад, и есть ли вообще смысл переиздавать эти работы? Смысл есть, и более того, “Ранние работы...” — одна из важнейших нынешних републикаций филологических трудов 20-х годов.

Рецензируемый том представляет собой своего рода “собрание сочинений” молодого Гуковского. Кроме книги “Русская поэзия XVIII века” в том включены статьи, печатавшиеся в сборнике “Поэтика”, и две статьи на французском языке, вышедшие впервые в “Revue des Etudes slaves”. “Конечно, ряд существенных моментов истории поэзии XVIII века остался не отраженным в книге. Можно надеяться, что благосклонный читатель не посетует на меня за это, памятуя, что условия работы всякого исследователя XVIII века сильно напоминают условия деятельности путешественников ХVI или ХVII веков”, — пишет Гуковский в книге “Русская поэзия XVIII века”. Сама эта книга представляет собой ряд очерков, на первый взгляд не объединенных единой концепцией. Однако все не так просто. В первом очерке — “Ломоносов, Сумароков, школа Сумарокова” — рассказывается “о двух поэтических системах, о направлениях, жизнь и борьба которых составила главным образом содержание 40-х, 50-х годов и даже более позднего времени”. Грубо говоря, в этих словах и заключается тот взгляд на развитие русской словесности XVIII века, который предлагает Гуковский, и две эти поэтические системы — разумеется, системы Ломоносова и Сумарокова. “Комплекс противостояния” ученого проявляется и здесь. В первом же очерке (или главе) своей книги Гуковский прямо ставит больной вопрос о подражательности русской литературы XVIII века. Не отрицая фактов заимствования и даже приводя многочисленные их примеры, Гуковский отвергает мнение о “простом подражании французским образцам” и объясняет все иначе — “не слепок, не бездушный лик”, не “ложноклассицизм” (как полагал, например, Н. Н. Булич), а ситуация ученичества. И далее, основываясь на работах своих предшественников (в частности, В. Сиповского), посвященных связям литературы XVIII века с древнерусской традицией, разворачивает их наблюдения и делает вывод, достаточно неожиданный для 20-х годов: “...разнообразные воздействия, скрещиваясь, создавали нечто своеобразное, нечто оригинально-русское; ибо они попадали в сферу действия старых русских традиций, переданных современникам Тредиаковского или Ломоносова еще XVII веком и Петровской эпохой”.