И Лючин пальцем погрозил, улыбаясь. А шофер Коля не вышел, остался сидеть в машине, достал книжку, стал читать — как обычно.
— Лючин! Лючин! — радовалась Ксана. — Ты к папе? Да?
— К папе. К Алексею Павловичу.
— И обедать с нами будешь? — не отставала Ксана, прыгая вокруг Лючина, спешившего к подъезду с большим кожаным портфелем, почему-то расстегнутым.
— Обедать не буду. Будем работать!
— А мама котлеты жарит. Вот! — сообщила Ксана Лючину, когда тот, уже не задерживаясь, вошел в подъезд. — Лю-чин! Лю-чин! — никак не успокаивалась Ксана. — Лю-чин! Китаец! Лю-чин!
— Он не китаец, — сказала Динка мрачно. — Он — жид!
— Неправда. — Это уж Ксана. — Он не жадный.
— Все равно жид! Жи-ид!
— Динка! Перестань!— велел Муха.
Но Динка как заведенная:
— Жид! жид! Лючин — жид! — И капор съехал…
Как это произошло? Но только Коля, тихий, отсутствующий обычно, Коля возник вдруг рядом с Динкой и, схватив за воротник, приподнял над землей, так что Динкино мелкое и курносое личико оказалось как раз, стык в стык, против небритого темного Колиного, и шрам забелел.
На ранах от пореза ножом — примочки из Стафизагрии, при колотых ранах — Ледум 6.
Ксана навсегда удержала этот внезапно обозначившийся шрам через красивое даже, с правильными чертами лицо Коли, а бабушка Нина Васильевна, кстати, всегда повторяла, вздыхая почему-то: у Коли лицо совершенно иконописное, и Ксане тогда не очень понятно было. Держа девочку на весу, Коля произнес яростно и отчетливо:
— Ты, дурочка малолетняя, кто тебя научил?
А потом голос сник:
— Ты же как фашистка, господи! Откуда это?
И почти бросил Динку на землю. Как с рук стряхнул. А потом Мухе:
— Это ведь твоя сестра? Объясни ей! Если хочешь.
И в машину, хлопнув дверцей, голову на руль. Но тут уже Динка взвыла, это она умела. Во весь голос. И как обычно:
— Я папе скажу! У меня папа профорг! Мой папа вам всем покажет! Вот!
И к своему подъезду, а Муха молча побрел за сестрою.
— И я пойду домой! — Это Ксана сказала Коле, подойдя близко-близко к передней дверце, но Коля даже не посмотрел на нее или не услышал. Теперь он опять читал.
А когда Ксана в лифте ехала к себе на шестой, она повторяла мутному зеркалу, Леля бы сказала — кривлялась: Лючин не жадный совсем! он добрый! Поверьте!
Так бабушка Нина красиво произносит — поверьте! Но игра не получалась: в голове обидное — “булки не будет! и пирожных!” и откуда снимут папу?
ХIII