Новый порядок (Часть II)

Но для тех, кто там не был, революционные песни стали синонимом победившей народной воли, а не аккомпанементом не проходящего кошмара Бездны.

Над сценой висел еще один транспарант, алый, с вышитыми белыми нитками буквами «XXV-XXVIIVIIXXXVI». Чуть ниже — огромный портрет полного человека с тяжелой челюстью. Даниэль хоть и не сразу, но узнала его — Клод Эдмон Ламбер де Ривье, председатель Четвертого Конвента и лидер партии ривьеров, которые несколько лет назад заняли большинство мест и фактически стали единственной политической силой в какой-то там по счету республике, объявленной после какого-то там по счету раза реставрированного и свергнутого Филиппа. От Ривье в стороны расходились портреты поменьше прочих видных ривьеров. По правую руку висел самый крупный после Ривье портрет молодого человека в военной форме. Чародейка военную форму любила, но в чинах не разбиралась, в отличие от мужских лиц, а лицо тонуло в густом тумане.

Она наконец-то догадалась, что за праздник. После весенней победы под Вьюпором народная армия Конвента двинулась маршем на Сирэ. Получается, пару недель назад войска уже вошли в столицу?

Возбужденная публика увлеченно смотрела на зрелище, не особо обращая внимания на новых зрителей, перемещающихся между столов. Кто-то тоже плясал. Кто-то пил и курил, уплотняя окутывающий зал туман. Сколько их тут собралось, Даниэль подсчитать не удалось, да она и не стремилась. За ближайшим столом сидели трое парней, незаинтересованно скользнувших взглядом по чародейке, закрывающей обзор. Даниэль быстро определила их род занятий — художники, поэты или еще какие деятели, оторванные от серой реальности и обитающие в своей собственной. Было в рабах искусства что-то такое, что выдавало их с головой. А сине-белые шарфы и шейные платки — еще и направление.

Сигиец и чародейка пробрались к двери сбоку зала почти незамеченными. Музыка прекратилась, разгоряченные танцовщицы поклонились, согнувшись пополам, а публика разразилась аплодисментами. Лишь кто-то, затягиваясь трубкой, обратил внимание на потускневшее, но все еще разбавляющее мрак лезвие меча, но так, как на нечто не особо интересное.

Танцовщицы удалились, виляя упругими попками, а на сцену выбежал низенький, щуплый паренек в берете и обмотанном вокруг шеи сине-белом шарфе. Дождался, когда аплодисменты стихнут и громко объявил:

— А сейчас Жаклин и Симона разыграют сцену из стихотворения «Ранним утром в будуаре королева и багет»…

Слова конферансье потонули во всеобщем свисте одобрения и восторженных криках. Даниэль не хотелось знать, какие отношения связывают королеву и багет. Даже из любопытства.

Она выскользнула в полутемный коридор следом за сигийцем.

У выхода стояли двое художников-поэтов и курили трубки. Судя по запаху и глазам, свидетельствующим о вознесшемся к небесам расширенном до вселенских масштабов разуме, отнюдь не табак. Один из них осоловело глянул на Даниэль, на сигийца.

— А у вас какой номер? — спросил он, растягивая слова.

— «Кровавый капитан Петер и любимый юнга», — не растерялась чародейка.

— О, — отметил художник и затянулся.

Даниэль потащила сигийца вглубь коридора, пока раб искусства живо представлял себе сюжет.

— Где он? — шепнула чародейка, снова дрожа.

Сигиец указал вперед.

Дальше почти не было света, но обоим мешало не сильно. В коридоре было несколько закрытых дверей. За одной из них вскрикивала женщина. Чародейка повертела головой и едва не остановилась: стены были увешаны в несколько рядов карикатурами и агитационными плакатами.

На первой была изображена суровая женщина с ружьем с примкнутым штыком, от которой разбегались перепуганные свинки с лицами участников антиреволюционной коалиции: Фридриха II, Хуана II и Филиппа VIII. Далее висел кайзер с неестественно огромной головой и лицом простофили, Хуан Альбарский с огромным горбатым носом, выдающим в нем гедские корни. Был тут и несчастный Филипп, которому за одиннадцать лет удавалось посидеть на законном троне в лучшем случае пару недель или месяцев. Он так и бежал перепуганный на коротеньких ножках, унося с собой вожделенный трон, а вслед ему летела корона. Была картинка, на которой тесным кругом собрались пузатые, круглолицые, с гротесковыми жабьими улыбками господа в цилиндрах и смотрели, как дерутся между собой лилипуты-монархи и ривьеры. На другой — те же коронованные головы на коленях стояли с протянутой рукой перед самодовольным банкиром, а на третьей — банкир сидел на горе денежных мешков, из которых сыпались черепа. Не избежала карикатуры и Ложа, олицетворением которой выступала тощая Фридевига фон Хаупен, надменно указывающая пальцем понуро плетущимся вон монархам. Или та же госпожа консилиатор, чудовищно огромная и злобная, довольно потирала руки, глядя на карту горящей Ландрии.