Дальше карикатуры отступали от общеландрийских масштабов к сугубо имперским. Вот кайзер-младенец в пеленках, но с лицом взрослого играется живыми солдатиками, а за ним стоит измотанный горожанин с дырой в кармане. Вот рабочий, которого тянут жадные руки императора, промышленника, священника и чародея. А вот худющий хлебопашец, убирающий поле, оно же стол, ломящийся от еды, за которым сидит императорский двор. Откормленный поп въезжает во врата райского сада на упряжке из мужиков. Чародей, наполовину страшилище, требует с мужика монету за защиту от себя же. Пузатый господин гонит плетью толпу рабочих к фабрике, из которой сыплются монеты ему в карман. Упитанная барышня в короне, хрустя аппетитной сдобой, горделиво проходит мимо исхудавших женщин, а ее юбка утягивает с них последние лохмотья.
Народные страдания менялись народной яростью. Здесь кулак народной воли ломает лица все тем же угнетателям, а здесь угнетатели разлетаются от пинка народной воли под зады. Там народ в лице угрюмого мужчины хлещет дворян, а здесь — они сами разбегаются от грозной надписи «Новый порядок», возвышающейся над Ландрией.
Проявлений ярости было много, и переходили они неизменно в любимые политически активными творцами картинки, демонстрирующие распущенность и порочность правительства Империи, которая почему-то навязчиво ассоциировалась у них исключительно с кронпринцессой Анной-Генриеттой. Кронпринцесса, демонстрируя свою гипертрофированную анатомию, давала всем подряд и в разных позах, за исключением кронпринца. Что это за мания такая — Даниэль никак не могла взять в толк и особо никогда не интересовалась подобным творчеством. На ее вкус оно было слишком однообразным и скучным. Да и исполнение было откровенно слабым, не идущим ни в какое сравнение с олицетворением революционной свободы, мощным, ядреным бюстом которой можно стены проламывать.
Галерея, тянущая, пожалуй, на пару пожизненных сроков и персональную порку от госпожи консилиатора, закончилась тамбуром перед закрытой дверью. У стены стояла софа и низкий столик. На софе сидели две девушки, замотанные в полотенца. Одна откинулась на спинку и навалилась на подлокотник, сильно запрокинув голову. Открытые глаза были совершенно пусты и неподвижны, из приоткрытого рта по щеке стекала тонкая полоска слюны. Другая, нервно хихикая и трясясь, трубочкой в дрожащих пальцах готовила пару дорожек белого порошка.
Даниэль брезгливо сморщилась, подняла левую руку. В венах пришла в движение густая масса мерзости, оплела ладонь девчонки и резко дернула. Порошок разметало по всему столу и стряхнуло на пол. Наркоманка панически взвизгнула, вскочила, принялась собирать вожделенный порошок, обещающий ей незабываемое приключение по коридорам сознания, но тут заметила посторонних. Взвизгнула снова, бросилась было на Даниэль. Чародейка спустила еще больше мерзости.
Видимые только сигийцу черные щупальца спеленали худую, болезненную девчонку, проникли ей в рот, присосались к телу и поползли под кожей. Даниэль облизнулась. Мерзость шепнула, что это будет милосердно — прервать жалкое существование этого животного, да еще и очень приятно. Надо только посильнее сдавить, чтобы тщедушное тело лопнуло. Сучка запустила когти вниз живота, вызывая в промежности томное напряжение и вынуждая непроизвольно сжимать мышцы.
Чародейка едва не поддалась, но вовремя остановилась. Подбросила девчонку и швырнула в угол. Та болезненно закашлялась и забилась с ногами, обезумевшими от ужаса глазами вытаращившись на ведьму, по шее которой из-под ворота ползли черные вены.
— Он там? — прохрипела Даниэль, возбужденно дыша. Воздуха не хватало. Чародейка рванула заплетающимися пальцами пару пуговиц на окаменевших грудях, чтобы было посвободнее.
— Да, — ответил сигиец.
Чародейка подскочила к двери, дернула ручку. От неожиданности чуть не заехала себе по носу незапертой дверью, толкнула ее на стену и влетела в небольшую комнату, в которой горели свечи, лился женский смех, плескалась вода.
Гирт ван Блед сидел в широкой, глубокой, доверху наполненной ванне в обществе трех девиц. Две липли к нему. Третья, бесстыже раздвинув ноги, сидела на краю и раскуривала тонкую трубку с опиумом.
Он не успел удивиться. Девки не успели сбить себе настрой. Только третья заметила ворвавшуюся чародейку, у которой блестели глаза, как у олтовой наркоманки. Девка поперхнулась дымом, едва не свалилась с края ванны.
Даниэль спустила в ван Бледа мерзость, сковывая, вталкивая ему в глотку недовольный вскрик. Следом в ванную вошел сигиец с мечом. Протянул к чародею руку и сорвал с шеи цепочку талисмана возврата — единственного, что было на том из одежды. Девки завизжали, прикрываясь руками, и прянули в стороны, расплескивая воду. Третья все-таки не удержалась и свалилась на выложенный плиткой пол.
— А ну заткнулись, пезды тупые! — сквозь зубы прошипела чародейка.
Не помогло. Девки завизжали еще громче. Даниэль оскалилась, напряглась. Пара щупалец, оплетавших ван Бледа, отделились и проскользнули им в рты.
— Вышвырни их! — приказала Даниэль и подошла чуть ближе к ванне.