Новый посол

Ипатов вооружился очками, углубился в текст: да, телеграмма была скорее необычна, чем обычна. Речь шла о своеобразной разведке: есть ли возможность закупить вагоностроительный завод. Сделка требовала расчета: срочно и недорого; очень важно последнее — недорого.

Ярцев считал себя потомственным женезнодорожником, тьму лет проработал в министерстве на Басманной; все, что имело отношение к приобретению железнодорожного оборудования, испокон веков было в торгпредстве его епархией... По этой причине ему и нынче карты в руки... По крайней мере, у Ипатова тут не было сомнений: «Вагоностроительный? Ярцевская стезя. Ему от рождения положено гонять вагоны из одного конца долгой дороги в другой...»

— Когда пришла телеграмма?..

— Час назад, Александр Петрович.

— Значит, успел подумать, Сергеич?

Ну что тут скажешь? Успел, разумеется, — не было бы резона в нынешней встрече, депешу мог положить на стол Ипатову и не Иван Сергеевич. Главное — партнер. Кто он? Именно, кто он? Сизолицый бельгиец, расположивший свои заводы в Арденнах, или расчетливый баск, затративший едва ли не пятилетие на реконструкцию заводских устройств, а потом наводнивший своими вагонами половину Европы? А может, тот, третий, что сроду не видел цитадели своей мощи, отодвинув ее на далекий алжирский берег, а сам остался на берегу французском? А возможно, не первый, не второй и не третий, не так ли?

— Вы знаете Гастона Жуэ? — вдруг озадачил Ярцев.

— Это какого... Жуэ? Тот, что... погорел на трубах?

— Нет, тот не Гастон, тот Жорж и не имеет отношения к кровельному железу... Гастон Жуэ — южанин...

— Тот, что ездил в Ленинград смотреть «Мадонну Литту»?

— Он!

Ипатов задумался, спросил устало:

— Что надлежит делать, Сергеич? Как он, Жуэ?

Вздрогнули брови Ярцева, не брови — два седых крыла.

— Как Жуэ? — переспросил Ярцев и ответил почти воодушевленно: — Как все, Александр Петрович!

— И вести нам надо себя с ним, как со всеми? — саросил Ипатов — не хотел обнаруживать лукавства, но оно прорвалось.

— Думаю, что так... — ответил Ярцев — если не гордость, то чувство собственного достоинства было в его голосе. — Все, что от нас требуется: не обнадежить, не вспугнуть...

Ипатов молчал. Задать ему еще вопрос — все одно что пробудить фразу, которую доводилось слышать прежде: «Вспугнуть — значит, взвинтить цены!»

— Какой же выход, Сергеич?..

С неодолимой пристальностью и интересом Ярцев посмотрел на Ипатова:

— Делать так, как делают они, Александр Петрович...

— А как делают они?

— Уметь... не удивляться и идти по следу...

Ипатов не сдержал смеха:

— Могуч... Сергеич! Вот он, секрет дипломатии... значит, уметь не удивляться и идти по следу?

Ярцев взмахнул еще раз седыми крылами.

— А что тут смешного, Александр Петрович?.. Дипломатия — это... если не ремесло, то опыт!.. — Он задумался, сомкнув брови, — лицо изобразило мысль трудную. — Не спешите мне возразить, — он воззвал к вниманию, — все мои сокровища в одном ларце: опыт...

— Погоди, Иван Сергеич. Ларец тот велик?

Ярцев воодушевился — в вопросе Ипатова не было иронии, но был интерес.

— Чем длиннее жизнь, тем больше! — ответствовал Ярцев.

— Что же в нем, в этом ларце... поместилось?

— Я сказал: опыт.

— Именно шкатулка опыта, а не шкатулка знаний? — переспросил Ипатов — в его голосе была незлобивость.

— А энциклопедия зачем? — спросил Ярцев недоуменно. — Энциклопедия! Держи ее под рукой, и все будет в порядке. — Он сомкнул челюсти, как это делают старики, — лицо вдруг стало недобрым. — Надо понимать: по нынешним временам нет реки обильнее, чем река фактов. Увязаться за нею наперегонки — значит, сломать шею...

— Никакой надежды? — спросил Ипатов и краем глаза оглядел Ярцева: тот был очень доволен собой в эту минуту.

— А вы думаете, как?..

Они умолкли на минуту.

— Энциклопедия может и не вместить всего, — заговорил Ипатов.

— Вместит! — отрезал Иван Сергеевич, дав понять, что для него тут нет неясного.

Ипатов пошел к двери, точно намереваясь ее закрыть; однако, дойдя, раздумал — во тьме неведомые голоса, не голоса — тени, сеяли таинственный шепот.

— Устройте мне встречу с ним, — сказал Инатов, обернувшись.

— Просто... встречу?

— Да, конечно.

— Завтра — день Мексики.

— Он может быть там?

— Мексика для него — род недуга.

— Мексика или... мексиканские фрески?

— И мексиканские фрески.

Он засмеялся.

— Оказывается, от кровельного железа до мексиканских фресок ближе, чем можно предположить?

— Много ближе, — согласился Ярцев и, отлепив от стола рисовую бумагу с текстом депеши, осторожно опустил в темную бездну портфеля.

— А что он все-таки за человек? — спросил Ипатов. — Не упрям, не предвзят, не строптив, не заносчив, не болен русофобией?