Новый старый год. Антиутопия

– Ты чего разбуянился? – услышал он в ответ знакомый голос. – Лучше встань и поешь. У нас сегодня нормальный ужин. Картошка с настоящим мясом.

– Андрей? Крутоложин? Ты? – не веря своим ушам и глазам, произнес Кузнецов. – Откуда ты взялся?

– Как откуда? – в свою очередь удивился Крутой. – Ну ты даешь, паря. Мы же с тобой по одному делу проходим. И, как я понял, тебя и меня уже приговорили к исключительной мере. Уж больно мне это место напоминает камеру смертников.

– Да? – переспросил Георгий, вдумываясь в смысл сказанного товарищем, а затем вдруг добавил с явным облегчением. – Ну и ладно. Хоть закончится весь этот ужас. Я очень устал. Какое сегодня число?

– Восемнадцатое или девятнадцатое, – ответил Андрей. – Я сам уже потерял счет дням от той гадости, которой они нас колют. Хотя, постой-постой. Я что-то такое слышал, что нас казнят в воскресенье. Чтобы больше народу собралось поглазеть. Значит, сегодня суббота – восемнадцатое января.

– Это хорошо, – вымолвил Георгий.

– Что хорошо? Что нас казнят? – удивлено спросил его Крутой.

– Что это произойдет в Крещение. Есть такое поверье, что люди, умирающие в церковные праздники, неизменно попадают в рай. Бог им прощает все их земные грехи в эти дни. Так что нам, можно сказать, повезло.

– Ты брось готовиться к встрече с Богом. Давай лучше подумаем, как нам это дело отложить на неопределенный срок. Я еще на тот свет не собираюсь. Мне еще кое с кем рассчитаться нужно. Без этого мне любой рай адом покажется, – возразил неунывающий Андрей.

– Ты имеешь в виду Костю Веселого? Прости его, Андрей. Его жизнь еще накажет.

Крутой удивлено посмотрел на сокамерника и ответил:

– У тебя точно, старик, крыша поехала. Я про других говорю, которые накололи меня, как мальчишку. Веселый уже давно в преисподней жарится на сковородке. Он же был в том самолете, который якобы борцы за наше освобождение взорвали. Нам же и это в вину ставят. Неужели ты ничего не помнишь?

Кузнецов отрицательно покачал головой.

– Я, видать, точно от их наркоты умом двинулся? Значит, говоришь, Костя погиб. Тогда мне точно спасения ждать неоткуда. Последняя моя надежда была на него. «Я умру в крещенские морозы» – писал Николай Рубцов. Андрей, а ты боишься смерти?

Крутоложин выплюнул косточку от компота и сказал:

– Я стараюсь об этом не думать. И ты бы лучше пораскинул мозгами, как нам уцелеть. У тебя же всегда была голова светлая.

– А я, сам не знаю почему, перестал в последнее время ее бояться. Ты знаешь, на Корсике вообще считают, что Земля – это планета мертвых, а мы, живые, на ней только временно. Когда Наталья рожала Алешку, я присутствовал при родах. Я стоял у изголовья и в принципе ничего конкретного не видел, как дети появляются на свет. Все, ребенок уже вышел, акушерка перерезала пуповину, запеленала новорожденного и подала его мне. А потом циничная врачиха, что перед родами твердила мне, что все мужики слабонервные, многие даже в обморок падают в родильном отделении, возьми и брякни, мол, нам надо швы наложить, не могли бы вы подуть ТУДА, молодой человек. Я и подул сдуру. Только вначале мне пришлось ТУДА посмотреть. Ты знаешь, Андрей, моему взору открылась настоящая бездна. Бездонная, черная яма. И тогда я понял, что мы приходим в этот мир из бездны и уходим в бездну.

– А как нас казнят? – после некоторой паузы спросил он Андрея.

– В приговоре что-то было про повешение, – напряг свою память Крутой.

Кузнецов как-то странно улыбнулся и процитировал Вийона:

– Я – Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея.
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.

– Пожалуйста, перестань паясничать, – попросил товарища Андрей.

Но Жоржа уже понесло. Он оседлал своего любимого поэтического конька и, похоже, не собирался с него слезать. Крутоложин знал эту его слабость, поэтому не стал больше ему ничего говорить, а закурил и задумался о чем-то своем, пока чтец изливал душу.

– Когда мне стукнуло тридцать четыре года, я в день своего рождения написал последнее в своей

жизни стихотворение. Оно небольшое. Пожалуйста, послушай:

Я пережил уже Христа
В скупой земной юдоли.
А результат? Душа пуста.
И есть ли в ней остаток воли,

Чтоб превозмочь презрение ума,

Усталость чувств, болезни, лень?
Что впереди? Тюрьма? Сума?
Или на лбу – мишень?

Мой Бог! Я буду жить,

Как ты мне предписал.
И путь до финиша пройду,
Как бы ни устал.

А в свой последний миг я улыбнусь,

Тебя благодаря.
За все: добро и зло,
Что оставляю я.

Крутоложин невольно отвлекся от своих мыслей и стал вслушиваться в смысл стихов, а когда Георгий закончил читать, он потянулся и произнес: