Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Я хочу, чтобы мы сейчас прошли за процессией к могиле, где вы выскажете соболезнование родственникам покойного, а потом мы отойдем в сторонку и вы обсудите с его сыном Адольфусом условия покупки. Надо сделать это сейчас, потому что потом они на неделю запрутся дома, а душеприказчики тем временем начнут продажу. Не исключено, что к рождеству дом уже уйдет с аукциона. А иным способом, кроме как на аукционе или через агентство (а оно возьмет не меньше пяти процентов) дом такого класса вы не купите. Представляете, какая для вас экономия! И расходы ваши будут не столь уж велики: один-два фунта на найм страхового оценщика — чтобы осмотрел санитарное состояние дома, фунтов пять своему солиситору за подготовку договора переуступки прав на дом, фунтов тридцать-сорок за движимое имущество, если вы пожелаете что-то купить у Когенов, столько же ежеквартальной ренты и еще пять фунтов налога ежегодно. Пошли!

Одни догнали печальную процессию. По деревянным мосткам, проложенным через грязь, процессия дошла до свежевырытой могилы, дно которой уже покрыла дождевая вода. Покров был снят, открыв простые неполированные доски, могильщики опустили гроб в землю. Когда родственники покойного двинулись обратно в синагогу, Реймонд отозвал сына усопшего в сторону и, выразив глубочайшие соболезнования от лица Фаберовского, представил поляка как человека, желающего купить освобождающийся дом. Получив от Когена-младшего согласие и позволение прислать своего солиситора в контору Уолтонса, Баббса и Джонсона на Лидденхолл-стрит для заключения договора на продажу, Фаберовский с Реймондом оставили кладбище и, сев в ожидавший у ворот экипаж, отправились в Лондон.

— Сейчас мы проедем мимо вашего будущего дома, — сказал Реймонд. — И вы убедитесь, что я не зря так настойчив. Мы можем даже проехать потом мимо бывшего дома Поллаки в Паддингтон-Грин, и вы убедитесь, что ваше жилище будет совсем не хуже.

Путь до дома Юлиуса Когена был недолог: они выехали из Уилсдена и по Эбби-роуд, миновав Сент-Джонс-Вудскую синагогу, доехали до внушительного здания баптистской молельни. Здесь экипаж остановился.

— Смотрите, Фейберовский, — Реймонд указал в окно. — Вот слева от молельни ваш дом.

За низкой кирпичной оградой с кованными воротами, в шести ярдах от дороги, стоял двухэтажный дом. В окнах были наглухо задернуты занавески. Из нижнего полуэтажа приветливо подмигивал газовый рожок — видимо, там располагалась кухня, — а над трубой поднимался в небо черный угольный дым. В тумане за домом угадывался сад.

— А ведь в этом доме, Фейберовский, до Когенов жил ваш отец, — сказал Реймонд.

— Я знаю, что вы были знакомы.

— Вы наверное думаете, что я хочу поселить вас здесь, чтобы использовать в своих целях. Не стройте иллюзий, каждый раз когда я обращался к вашим услугам, результатом этого было очередное крупное ограбление или кража. Но поверьте мне — это была чистая благотворительность. Для того, чтобы выяснить, куда складывают угольные мешки в почтовой конторе на Хаттон-Гарден, мне не нужно было тратить те десять гиней, которые я вам заплатил, я мог бы обойтись шиллингом. Вы, как и мой брат, не рождены для преступной деятельности. Начните вот в этом доме новую жизнь, занимайтесь шпионством или частным сыском, но не возвращайтесь обратно на Аренделл-стрит. Там вы опуститесь окончательно, и тогда вас, спившегося и ни на что уже не способного, все равно принесет ко мне, и я буду платить вам уже только шиллинг, пока вы не попадетесь полиции и не загремите в тюрьму.

Обычно лондонцев охватывал раж менять место жительства дважды в год: пора великих переездов наступала в марте на Благовещение и в сентябре на Михайлов день, однако и в другие два квартальных дня, на день св. Иоанна и на Рождество, приходили в движение сотни семей. Вот и на этот раз в окнах окрестных домов появились листки с объявлениями о сдаче помещений внаем и приглашениями заглянуть внутрь, чтобы справиться об условиях. На улицах можно было безошибочно определить среди прохожих охотников за домами, придирчиво разглядывавших каждый дом, украшенный таким листком. Длинные фургоны с надписью «Перевозка вещей», забитые домашним скарбом, стали примешиваться к потокам почтовых фургонов, доставлявших рождественские подарки и посылки.