Ну привет, заучка...

Да и неважно стало это в тот момент. Потому что от поцелуя я опять моментально стала глупая-глупая, забыла о своих мыслях, о том, что хотела отправить его прочь, вообще обо всем. Только прижалась сильнее, позволяя жадному парню владеть мной, моими губами, моим телом. Он обнимал меня, сильно, очень сильно, и целовал. Не торопясь, не так, как раньше. Медленно, растягивая удовольствие, словно приучая к себе, а меня и не надо было приучать. Я уже привыкла. Уже наслаждалась вкусом его, жадностью, языком настойчивым, запахом парфюма, перемешанным с сигаретами и терпким возбуждением. Плохая привычка. Вредная, наверняка. Когда-нибудь она меня убьет. Но такая сладкая, такая необходимая!

Аслан оторвался от меня, осмотрел запрокинутое, красное от возбуждения лицо, мокрые замученные губы, выругался:

— Бля… По-другому же хотел, нормально же все сделать, красиво… Бля… Пошли в дом, заучка, скорее, а то сил нет никаких…

Он настойчиво притянул меня к себе, словно боясь, что я сорвусь и убегу, прикосновения его жгли кожу, потому что опять, непонятно как, за время поцелуя его руки оказались под моей расстегнутой дубленкой и касались голой кожи спины, забравшись под кофту и блузку.

Я пошла. В груди екнуло, потому что сейчас, в отличие от замкнутого пространства машины, в котором я словно одурманенная была, прекрасно понимала, что будет дальше. Что будет здесь, в этом красивом доме. И не была против. Нет.

Нет же?

Его напор, как всегда, ошеломил, сбил с толку, его поцелуи просто почву из-под ног выбивали, поэтому отказаться я не могла. Просто не могла, и все.

В доме Алиев провел мне экскурсию.

— Это холл, — шептал он, стягивая с меня дубленку и целуя в шею, жарко, с прикусом, так что я дрожала вся от прикосновения его зубов к коже.

— Это лестница наверх, в гостевые, но мы туда не дойдем, — бормотал он, мягко подталкивая меня всем телом в сторону огромного коричневого дивана, стоящего прямо в центре холла — гостиной.

— Там, — тут он махнул головой в сторону огромных, до самого пола окон, за которыми был лес, укутанный снегом, — выход во двор, потом покажу…

С этими словами он опрокинул меня на диван, к коже которого я уже прикасалась голой спиной, потеряв по ходу экскурсии и кофту и блузку.

И это прикосновение неожиданно охладило меня, привело в чувство. Я распахнула глаза, уставившись прямо в лицо нависшего надо мной парня, жадно и восхищенно оглядывавшего свою добычу. Как-то по-собственнически у него получалось, хищно даже. Я напряглась. Опять в голову пришли все те воспоминания о его непрошенных прикосновениях в институте, о приставаниях, о грубых злых словах.

Хищник, и в самом деле. Загнал добычу в ловушку. Хорошая охота. И не остановишь ведь его никак. Да и смысл останавливать? Сама позволила, сама отвечала на поцелуи. А теперь назад? Почему? Глупо же…

Тут Аслан наклонился, лизнул меня в шею, длинным развратным движением, потянулся, стащил с себя футболку, заставляя выдохнуть восхищенно при виде крепкого смуглокожего тела, увитого сухими мышцами.

И, глядя мне в глаза, пристально и жестко, начал расстегивать джинсы. Мой взгляд испуганно метнулся туда, к его рукам, и я выдохнула сквозь зубы взволнованно. И, наверно, жалко выглядело мое напряженное красное лицо, и вообще вся я, распластанная на диване в чужом роскошном доме, в своем простеньком белье и джинсах, купленных на распродаже в Золле.

Потому что Аслан остановился, пальцы его так и не добрались до цели, остановились на верхней пуговице. Он нахмурился, несколько раз вдохнул-выдохнул, выругался сдавленно. А потом медленно наклонился ко мне, упер сильные руки с двух сторон от лица, чтоб не придавить, и нежно-нежно, очень осторожно начал целовать щеки. Мокрые. Почему у меня мокрые щеки? Плакала? Внезапно стало так стыдно. Ну что за дурочка такая! Ничего не умею, не знаю, всего боюсь. Мои ровесницы многие уже даже не то что парня завели, а и замуж успели повыходить, кое у кого и дети на подходе!

А я… От глупости ситуации и стыда, я не смогла удержать тоскливый всхлип, тут же пойманный Асланом. Его губы уже были не настойчивыми, не грубыми. Они утешали, дарили блаженство, нежность, сладкую ласку. И я забылась, опять забылась с ним, перестала волноваться и думать о своей неопытности, своей стыдливости, такой глупой и ненужной в двадцать первом веке, в современном мире.

— Не бойся, — зашептал Аслан, отпуская мои губы и целуя лицо, скулы, щеки, спускаясь к шее, к груди, с уже подобравшимися острыми сосками, — не бойся, я поцелую только, слышишь? Поцелую… Можно?.. Только поцелую…

И он подтверждал свои слова действием, в самом деле, не предпринимая никаких грубых действий, целуя нежно, скользя губами по воспаленной от его внимания коже, прихватывая акуратно соски, и от этой нежности, неги, я буквально плавилась, подавалась к нему сама, изгибалась так, как ему хотелось, и сама не поняла, когда мои джинсы постигла участь остальной одежды, пропавшей непонятно, куда.

Меня топило, заливало невозможно сладкими, томными волнами, средоточием которых был он, мой мучитель, мой преследователь. Мой Алиев.