Ну привет, заучка...

Потом, выходя с красными от стыда щеками из машины, я только голову низко наклоняла и радовалась, что машина у этого пижона в хлам тонированная. Что не спасало, конечно, от понимания, чем мы там занимались, но хоть не видно было. Зато стыдно. Дико стыдно. И больше я ему такого не позволю. Может… Где-нибудь в уединенном месте…

Татьяна Викторовна уговорилась с трудом. Но все же согласилась, что моя жизнь — мое дело. И моя постель — тоже мое. И что, если мне нравится, то…

Короче говоря, мы немного подулись друг на друга, но вскоре за ней заехал большой черный джип с двумя пассажирами на переднем сиденье, и она, со вздохом, пообещала, что обсудит это вопрос с Дзагоевым. И убедит его принять Аслана обратно в клуб. И тренировать.

Аслана пригласили на следующий день. Он не ломался. А я лишь улыбнулась, представляя, какие методы убеждения применяла моя учительница.

Весной старшие курсы защитились и выпустились.

Я перешла на второй курс, переехала к Аслану, потому что он очень сильно настаивал. Я сомневалась, справедливо опасаясь, что его родные будут против, считая меня охотницей за деньгами и московской квартирой. Конечно, Аслан познакомил меня с мамой, которая уже скоро должна была родить, с сестрой, веселой активной девчонкой, и отчимом, серьезным мужчиной, со строгим взглядом. И вроде бы меня приняли хорошо. И никто не косился, не говорил ничего. Но я все равно робела и чувствовала себя неуютно.

Поэтому над переездом думала. И переживала. И вообще, плохо представляла, как мы будем вместе… Вернее, это-то я как раз очень даже хорошо представляла, но как в таком случае учиться? Где время брать? Мы же при встрече друг от друга отлипнуть не можем. Вот реально. Даже в институте. На всех переменах. Аслан, лишь только звенит звонок, моментально садится рядом со мной и обнимает. И вот так вот, в обнимку и проводим все перемены. И уроки бы проводили, но я против. После парочки случаев, о которых до сих пор вспоминать стыдно. Ни о какой учебе не может идти речь, если он рядом сидит.

И он не способен воспринимать урок, и я тоже.

За все это время мое влечение никуда не делось. Только возросло. Я смотрела на Аслана и понимала, что с ума схожу. Что вот на самом деле умираю от желания. Не могу совершенно противостоять, когда он хочет меня, когда смотрит, когда руку просто кладет. А он, хитрый такой, пошлый гад, пользовался этим по-полной. Я в некоторые аудитории нашего института уже и заходить не могу. Вот как, спрашивается, серьезно воспринимать предмет, когда заходишь… А там… Парта — осквернена. Кафедра — осквернена. Подоконник — и тот осквернен! И никакой учебы. Сплошной разврат и безобразие. И чего ему в квартире не хватает? Или в машине? Или, на худой конец, в отеле? Нет же… Смотрит на меня своими глазами чернущими, смотрит, а я и доклад делать не могу у кафедры, сразу сбиваюсь. Или взгляд мой ловит во время урока и ключи показывает. От свободной аудитории. И меня прямо жаром прошибает с головы до кончиков пальцев. Хочу отвернуться, а смотрю все, смотрю. А он знает, чувствует, что происходит со мной, улыбается, так пошло, так порочно, так обещающе… Что я не выдерживаю, отговариваюсь необходимостью и выбегаю из аудитории с горящими щеками. И он за мной. И тащит молча по коридору в тот кабинет, от которого ключ упер. И потом только рот мне закрывает плотно, чтоб ни звука не могла издать, пока извиваюсь от удовольствия под ним, пока до слез, до судорог, до боли, такой сладкой-сладкой… До распада на атомы, на частички, мельче атомов… И потом стыдно, так стыдно обратно возвращаться, потому что, похоже, все уже в курсе про нас, все однокурсники, девчонки косятся завистливо, парни… Ну, парни не смотрят. Совсем. Алиев отучил.

Проявил свой нрав деспотичный в этом во всей полноте.

И на дачу мне запрещает ездить. Деспот. Ну вот как ему сказать, что ничего мне от Юрия Станиславовича не грозит? Вообще.

Не могу я про историка распространяться. Не моя это тайна.

А Аслан, зная об особенностях личной жизни Татьяны Викторовны, очень быстро просек, что историк в этом треугольнике не четвертый угол, не позволят Дзагоев и Шатров к их женщине даже близко подходить, были уже преценденты, неприятные и громкие, после которых Татьяну Викторовну за семь столбов мужчины обходят.

А историк трется рядом. Все время. И раз на учительницу видов не имеет, то, значит, на меня виды. Я же тоже рядом с ней все время. И на дачу езжу. И с прабабушкой Юрия Станиславовича, чудесной смешной женщиной, общаюсь. А чего я, спрашивается, с бабушкой решила общаться? Что меня там может интересовать? Неужели истории из жизни? Конечно, нет! Значит, сам историк.

Прекрасный вывод. Великолепный просто.

Алиев сначала не признавался, что такой ревнивый. Строил из себя горячего независимого мачо. Но, оказывается, за мной следил. И в кустах прятался соседских, пропасая меня и историка.