Ну привет, заучка...

— Бляяяя… Ну чего ж ты делаешь-то? Ну нельзя же сейчас… — выдохнул он, не отрывая взгляда от моей ладони на своем члене, а затем увидел, как я потираю пальчиками себя, раздвигая, добираясь до клитора, подрагивая бедрами, и зарычал. Подхватил меня под попу, усадил на стиралку, и, не отпуская моего плывущего, ждущего взгляда, резко вошел. И опять прострелило болью, освобождающей и одновременно принуждающей двигаться, чтоб утолить ее, прекратить. И в этот раз Аслан вообще не спрашивал, больно мне или нет, он знал. И только крепче сжал руки на моих бедрах. И двинулся, все так же глядя в глаза своим черным безумным взглядом, и я затряслась уже не столько от желанного болезненного вторжения. Сколько от выражения его глаз. Жестокого. Подчиняющего. И даже… Наказывающего. За самоуправство. За то, что принудила, настояла на своем. И меня от этого дополнительно огнем палило, жгло, дышать мешало. Я потянулась к нему, чтоб поцеловал, но он не стал. Схватил меня за основание косы, выгибая, выстраивая так, как ему хотелось, опять впился грубо и жестко в шею, не прекращая размеренно и глубоко двигаться во мне. И только через какое-то время, обцеловав плечи, шею и скулы, он добрался до губ, всасывая их глубоко и жестко, двигая языком в едином ритме с членом во мне. И это отключило последние тормоза, последнее соображение. И я впилась в него, не желая, чтоб останавлявался, чтоб прекращал, стремясь заставить двигаться сильнее и быстрее. И он понял без слов, как надо, как мне необходимо. Наверно потому, что ему тоже было это необходимо. Движения становились все сильнее, член бил внутрь меня с оттяжкой, болезненно и быстро, а я умирала опять от удовольствия, только крепче сжимая его ногами, только жарче целуя, и стоны мои слышал наверняка весь стояк. И крик мой, когда мир в очередной раз так желанно распался на куски, тоже слышали. И плевать. Плевать. Аслан сделал еще несколько движений по инерции и замер, дыша тяжело и тихо ругаясь сквозь зубы. А я только улыбалась, прижимаясь к нему мокрым телом, чувствуя приятную боль в промежности, ломоту в мышцах и абсолютное, нереальное, опустошительное удовольствие.

Вернувшаяся в районе часа дня бабушка посмотрела на нас, мирно пьющих на кухне чай, покачала головой и поздравив с наступившим Новым годом, ушла к себе.

Аслан улыбался, смотрел на меня так, что, не будь бабушки в квартире, я бы опять полезла к нему в штаны.

Эта, пробудившаяся во мне непонятно откуда нимфомания, меня пугала и напрягала. Я не понимала, как так можно. У меня не было подружек, в общаге я тоже ни с кем тесно не сошлась, и понимания, как должно быть правильно, не было. Конечно, в интернете делились впечатлениями девочки, рассказывали, каково это — в первый раз. И все сходились на том, что это больно. Очень больно и неприятно. И крови много. И удовольствие получаешь только через неделю, и то если повезет с парнем. А так, может, и даже этого не будет. Кому-то было приятно, кому-то было никак. Кому-то и через неделю больно.

Единицы писали, что получили удовольствие от первого раза, и их тут же заваливали насмешками, потому что это обман.

Чувствую, если б я туда, на эти форумы решилась бы когда-нибудь (ну мало ли, вдруг с ума бы сошла окончательно) выложить историю своего первого раза, меня бы вообще забанили. И если б говорила, что уже на следующее утро мне хотелось. И потом — тоже. И постоянно. И смотрю — и хочу.

Наверно, это со мной что-то не так. Болезнь какая-то, до Алиева никак не проявляющаяся. А с ним… Или это он такой? Как это я раньше на него смотрела и не хотела? Вот как? Странно же!

А может…

А может, хотела? Уже тогда? Просто не понимала? Ведь отвечала же я на его поцелуи насильственные? Отвечала.

А если б меня кто-то другой так поцеловал? Я на секунду представила, как меня целует, например, Ваня Евсеев, парень, с которым я делала курсовую, и который оказался по милости Аслана в больнице, и меня аж передернуло от отвращения. Даже просто представив, что прикасается… Нет уж!

Аслан, не подозревая, что я в своей голове примеряюсь с поцелуем к другому парню, мирно жевал бутерброд и посматривал на меня.

— Поехали покатаемся? Тебя бабушка с ночевкой отпустит?

Я замерла, понимая о чем он говорит. С ночевкой. Наверно, в этом чудесном доме, где мы в первый раз… Где он… Опалило огнем, кажется, полностью, везде. И щеки, и шею, и живот, и между ног. Пришлось бедра сжать непроизвольно.

— Отпустит… — я свой голос не узнала, хриплый какой-то, сорванный. Развратный.

Судя по еще сильнее потемневшему взгляду Аслана, он тоже впечатлился. Встал резко, мотнул головой на выход.

А я полминуты еще сидела, собираясь, чтоб встать, чтоб ноги не дрожали. Столько обещания было в его взгляде. Столько голода.

Аслан весело смеясь, попрощался с бабушкой, потоптался в прихожей.

— Я тебя на улице подожду, в машине, — крикнул и вышел.

А я отправилась в комнату.

Бабушка смотрела "Песню года". Повернулась ко мне, вздохнула.

— Иди сюда, Катенька.