Нулевая долгота

Сцена прощания Петьки с матерью, думает Колядкин, должна быть пронзительно трогательной. Она всхлипывает у него на груди, все просит: «Не забывай меня, сынок». А он гладит ее по седой голове, как невесту, и его взгляд — далекий, задумчиво-печальный. Вся чистота его души отражается в спокойном, ясном лице: он смирился со злой судьбиной. Но вот он идет по деревенской улице — куда? зачем? почему? — и лицо меняется, мрачнеет; в глазах появляется мутная злоба; он в бешенстве бросается к председательской конторе и в остервенении гаечным ключом, который всегда при нем, начинает бить стекла. А потом, сотворив зло и зная это, во весь дух мчится за околицу, оглядываясь, уверенный, что за ним гонятся. Но — никого! Он — злой, мстительный Петька — и  э т и м  никого не удивил! Он никому не нужен. Он уже вычеркнут…

И вот тут, думает Колядкин, необходима еще одна, завершающая сцена. Петька сидит у ручья, смывая кровь с пораненной стеклом руки; сердито взглядывает на деревню, шепча ругательства. И вдруг начинает всхлипывать — беспомощно, как ребенок. Он растирает по лицу кровь и слезы и плачет, плачет в безнадежной покинутости — открыто, навзрыд. Куда делся ухарь-тракторист? Да и о чем он плачет? О чем ведает обнаженная душа его? Ему жалко все! Ему обидно за все! За свою поломанную жизнь, за несчастную старость матери… Он понимает, вернее, чувствует, что навсегда кончилось что-то такое важное, такое близкое, такое долгое, тянувшееся от века к веку… То, чем он будет мучиться всю оставшуюся жизнь… Ему невыносимо горько, и он плачет, плачет…

И Колядкин начинает испытывать ту же горечь, ту же невыносимость: он проник в Петькину душу! Он слился с ней! И он уже сам плачет — естественно, безудержно, будто не с Петькой, а с ним все это случилось. И зрители, те же Петьки — в Москве или где-либо еще, — обязательно поймут, обязательно почувствуют эти праведные слезы о покинутой сельской родине…

Колядкин устал. Он больше не может работать. Он вытирает платком глаза, суеверно стучит три раза в ствол дуба и молитвенно шепчет просьбу, как когда-то учила его славная тетушка Прасковья-добруша-Никитична:

— Да помоги мне, сила небесная, исполнить сей образ. Чтобы донести его в мир таким, каким он представился в мыслях. Жертвую главной ролью. Жертвую! Во имя высшей правды. Чтобы возбудить души, дать им прозрение…

Колядкин  у ж е  знает, что в фильме Понизовцева «Обретение» ему предначертано все же играть тракториста Петьку. Тетушка учила искренне просить у таинственной силы то, что желаешь, и обязательно жертвовать чем-то, не менее дорогим. Тогда все сбывается. У Колядкина неоднократно так бывало. Не получалось лишь ни разу в театре, где все подчинено воле Рюрика Михайловича. Но в данном случае Гартвин ни при чем, и, значит, все сбудется!

Вот почему Колядкин  у ж е  все знал, не зная еще ничего, о том, что происходило на киностудии в данное время. Он знал, что ему предстоит играть Петьку, но это теперь было и его естественным желанием. И он  у ж е  знал, что образ Петьки в его исполнении станет художественным откровением, а кроме того — благоприятным переломом в его пока неудачливой актерской судьбе.

6. Опята

Колядкин с удивлением вспомнил, что еще и не думал собирать грибы. Он тут же углубился в лес, не сомневаясь ни на миг, что быстро наполнит лукошко опятами. Ему теперь во всем будет везти, радостно сознавал он. И действительно, в каких-то двадцати шагах от опушки на крошечной поляне, размером с комнатный ковер, возвышался трухлявый пень, обсыпанный опятами, как ржавое днище корабля ракушками. Колядкин аккуратно собирал склизкие палевые грибки, часто отдирая их гнездами с тонким слоем сыпучей коры. Особенно те, которые были крошечными, как гвоздики.

Через полчаса его плетеная корзинка была полна доверху и он задумался: что делать? Возвращаться в Москву? Но время лишь приближалось к полудню, да к тому же распогодилось. Ветер куда-то угнал хмарь, небо засинело, по нему низко плыли серые обрывки туч. Солнце сияло в последней осенней щедрости, серебря мокрую листву. Было таинственно-тихо без птичьих голосов, томительно красиво.

Возвращаться в Москву?.. Но что ему там делать, в их малогабаритной квартире, наполненной совсем другими заботами. В ней царствуют не его интересы, а школьные дела двух дочерей да домашние хлопоты жены. У него-то и места постоянного там нет. Смешно сказать, разучивать роли приходится в ванной комнате; ночью — на кухне.

Впрочем, когда завод им с Тамарой давал квартиру, у них и детей еще не было, да и никто не ведал о его творческой судьбе.

А кого сейчас это заботит? Гартвина? Нет, только не Рюрика Михайловича. По его системе и блага получают согласно месту в «пирамиде». Хотя он уже пять лет в первоочередниках на жилье, но не получит, нет, не получит…