Нулевая долгота

Он встал, подошел ко мне, смотрел сурово, изучающе. Он жесткий, неулыбчивый человек и немногословный. Если Грудастов хвалит, значит, ему нравится, значит, он везде скажет о своем мнении. У него по впалым щекам две глубокие морщины; нахмуренный, сверлящий взгляд; худая фигура аскета; и прекрасные большие кисти рук с нервными длинными пальцами. Война — его тема. Его похвала по-настоящему ценна.

— Проникновенно, Алексей, прекрасно, — повторил он, похлопав меня по плечу. — Не хотите разъединить картину, выделить лейтенанта?

— Нет, — сразу ответил я.

— Раз нет сомнения, то, значит, так и должно быть. Сомнения — в процессе творчества, в завершенное надо верить. — Он взглянул на часы. — Уже опаздываю на совещание. Сможете зайти ко мне в понедельник утром, к одиннадцати?

— Смогу.

— Приходите обязательно, поговорим.

Рукопожатие у него было мягкое, совсем не соответствующее суровой, жилистой внешности. Еле уловимая улыбка чуть разжала его тонкие губы. Вот эта улыбка и кисти рук — главное для портрета Грудастова. А я такой портрет мог бы сделать.

— А тебе, Саша, — сказал Потолицыну, — спасибо, что вытащил. До свидания, друзья.

Как только Грудастов ушел, Саша бросился ко мне, заговорил без умолку:

— Молодец, старик! Огромный шаг вперед. Грудастову понравилось. Это очень важно. Ты извини, что я его привел. Но старый друг борозды не испортит. Я тоже теперь что-то значу. Меня избрали в секретариат Ленинградского отделения. Можешь поздравить.

— Поздравляю.

— Сейчас мы за это выпьем коньячку. Армянский, пять звездочек. Но, старик, есть сложности. У нас не любят, когда кто-то выделяется: ах, какой необыкновенный! Все совсем по-другому. У нас должны выделить и утвердить. Понимаешь разницу?

— Понимаю.

— Вот почему Грудастов и сказал, что у тебя нет известности, чтобы выставляться с «Курской битвой». Ах, какой метеор! Нет, дружок, сначала пройди апробацию, получи похвалу на собраниях и в прессе, а потом уж мы тебя двинем дальше, начнем поднимать. Элементарная механика, согласен?

— Нет, не согласен.

— Ну, ты всегда не соглашаешься, в этом твоя особенность. Без компромиссов, дружок, нельзя. В жизни нельзя. А в творчестве — подчеркиваю, в истинном творчестве! — с ними далеко не уедешь. Это правда. За что и люблю тебя, Алеша. Но ты все-таки иногда не упрямься. Друзья не есть враги. Ну ладно, я наливаю, ага?

Удивительный он человек, Саша Потолицын! В своей безостановочной речи сам себя поправляет, отрицает, убеждает, отвечает на вопросы и бросает сентенции. С ним практически невозможен диалог. Его надо слушать. Уметь слушать. Это порой полезно.

Он всегда был такой: небольшой, коренастый и очень деловой. Мы с ним подружились в кружке рисования Дома пионеров. Вечность назад! Его сразу избрали старостой. Быстр был в делах и поступках. Он успевал все и вечно куда-то спешил. Рисунки заканчивал первым. Они, к сожалению, никогда не были лучшими. Лучше всех рисовал Костя Барков. Правда, и Сашу Потолицына бог одарил художественными способностями, но в общем-то подражательными. Я не знаю за ним озарений, как и черных провалов, когда ненавидишь кисть, и считаешь себя абсолютной бездарью, и жить не хочется. Он работает ровно, как заведенная машина. И подвигается вперед подобно локомотиву, который никогда не сходит с рельсов. Его пейзажи и портреты похожи на оригинальные. Он не делает пока крупных полотен, считая, что для них время еще не пришло. А когда оно приходит?

Спросили бы меня, кем ему лучше быть, я ответил бы убежденно: быть бы ему лучше комсомольским вожаком или общественным деятелем. Но он упрямо хочет быть известным художником. И будет! Упорство в нем редкое.

Но жизнь удивительно логична: и в искусстве его все же больше тянет к деятельности, чем к творчеству. Творчество для него также и путь к руководящему месту в художественной иерархии. И если он станет отрицать это, я ему не поверю.

Но самое странное — не изменился Сашка Потолицын с тех пионерских лет: такой же энергичный, жизнерадостный, убежденный в правильности указаний тех, кто старше, а главное — выше его. Сомнения Сашу редко посещают, он ими не мучается. Его суть — движение; в этом его радость и, наверное, счастье. Он мне всегда видится тем ясным пионером, знающим, куда и зачем спешить.

В детстве мы с ним года два дружили, пока его мать не вышла замуж за корабельного инженера и они не переселились в Ленинград. Наша дружба вызывала ревность Кости Баркова, с которым мы жили в одной квартире. Костя возненавидел Потолицына и ни в какую не соглашался на тройственную дружбу. Мне очень хотелось, чтобы мы дружили втроем. Костя был на год старше, но учился в нашем классе. Он был самостоятельный, очень гордый и любил верховодить. Я с легкостью подчинялся ему, но Сашка никогда этого не делал. Костя водился с уличной шпаной, и это сильно беспокоило маму. Она обрадовалась, когда мы подружились с Сашей. А было это в пятом классе, в пятьдесят первом году.