Нулевая долгота

— Это правда? — искренне удивилась она и продолжала со всей откровенностью: — А я тоже не могла заснуть и тоже думала о вас. Неужели вы приехали сюда из-за этого портрета?

— Да. Теперь я точно знаю, что да!

— До свиданья, Алексей, — быстро проговорила она, не подняв на меня глаз, и побежала к воротам санатория.

* * *

На следующий день она не пришла. Я узнал, что Зинаида Павловна опять уложила ее в постель. Я не находил себе места. Ничего не хотелось делать. Часами сидел в кафе. И смотрел в стеклянный угол, где не было Вари.

Девушка-судомойка мне сочувствовала. У нее, видно, доброе сердце, и, похоже, она понимает, что́ со мной происходит. Каждый раз она спрашивала: «Опять не пришла? — И добавляла: — Очень хорошая девушка, но очень больная».

Наконец выдалось радостное солнечное утро, и Варенька появилась.

— А я к вам уже привыкла, — просто сказала она.

В то утро мне хорошо работалось. После сеанса мы немного погуляли по парку. Дни стоят великолепные — солнечно, тепло и тихо. Наконец-то наступила бурная весна: все цветет!

Я живу от сеанса к сеансу. Портрет, кажется, получается. Я стремлюсь сделать Вареньку воздушной, солнечной. Я хочу, чтобы она вся светилась, излучала свет. Я удивляюсь, как у меня все легко получается.

Часто не могу понять, почему то или это я делаю именно так, беру именно этот — единственный! — цвет. Будто на меня снизошло вдохновение и кто-то свыше ведет мою руку. Когда я в процессе, я не помню себя, не замечаю времени, и только доеденное пирожное подсказывает, что сеанс окончен.

Потом мы гуляем по цветущему парку и больше молчим. Я настолько внутренне истощен, что мне тяжело произносить слова, и Варенька это чувствует. Она удивительно тонко чувствует мое состояние и потому всегда тактична. Что за чудо Варенька!

А мне все думается, что это мое самое последнее дело, самое последнее настоящее дело, после которого — хоть умереть…

Я как-то лучше осознал себя. Я, например, осознал, что мне дан талант, и теперь ни капли не сомневаюсь в этом. Но чтобы это до конца проявилось, мне нужно было встретить Вареньку. Да! Вот и сейчас я ведь не делаю ее портрет, он движется по наитию, сам по себе. Я только участвую в процессе, наношу нужные краски и линии. Удивительно радостное состояние — непонятное! — таинственное, если задуматься. Раньше я больше «делал» картины, хотя наитие тоже присутствовало, но я никогда не ощущал себя настолько несуществующим, будто не я, а кто-то другой — выше, умнее, тоньше! — все это создает, а я… да, я сам начинаю восторженно радоваться тому, что получается, той истинной красоте, тому простому величию…

* * *

Еще два-три сеанса, и портрет будет закончен. Только бы солнце не ушло, не захмурило бы. Остановиться — можно все растерять. Я измучен бессонницей, не могу спать — и все! Пока коротаю время между сеансами, стараюсь читать. В книжном магазине мне попался завалявшийся том о сокровищах могильных курганов на Алтае. О степных кочевых племенах, живших за четыреста — пятьсот лет до новой эры. Я до странности люблю такое чтиво: сколько разных удивительных мыслей оно рождает. От той жизни прежде всего осталось искусство. А ведь те люди тоже любили и мучились, спорили и сражались, утверждая свое «я», свою силу, свое понимание мира. У них не было письменности, и вся их история исчезла, о ней можно только догадываться по вещам, сохранившимся в могильных курганах. И они хотели победить смерть, создавая курганы, хотели рассказать о себе новым поколениям. Но жизнь наша имеет смысл только в том времени, которое отведено нам. Как и наши чувства, наши привязанности, наши убеждения. Но что поразительно: любили-то они так же, как и мы, и так же страдали! И в этом смысле ничего не изменилось. И ничего не изменится, хотя еще пройдет две с половиной тысячи лет! Примитивные ли племена, кочевые или утонченные цивилизации — Греция, Рим, нынешняя, — отношения между людьми, между адамами и евами, остаются неизменными — соперничество, любовь, страдание… И это всегда понятно, независимо от эпох и языков. Жизнь и смерть — две главные сути человечества и каждого отдельного человека! А между ними — любовь! Жизнь — любовь — смерть: вот вечный круг!

* * *

То было семьдесят восьмое пирожное.

День выдался изумительный. Солнце, по-детски радостное, пронизывало стеклянный угол. Лучи, казалось, можно было щупать. От солнечного обилия все сверкало; люди улыбались, и Варенька тоже. Ослепительный поток пронизывал насквозь ее свободную белую кофточку и как бы поглощал Вареньку, отчего она воспринималась совсем бестелесной. Один из лучиков запутался в ее пепельных волосах, и они светились изнутри. И вся она как-то сияла внутренним светом. И особенно прелестна была синева ее чистых больших глаз, излучавших в мир доброту и радость…