Нулевая долгота

В тот день с самого пробуждения у Рэя Грейхауза было прекрасное настроение. Накануне он выпустил очередной номер газеты, который получился интересным и боевым. Он успел раздать свежую двадцатистраничную газету членам профсоюзного исполкома как раз перед их ежемесячным заседанием. Все сразу принялись ее читать, хвалили публикации, спорили, и из-за этого работа исполкома началась с опозданием. Рэй был доволен, потому что все, что связано с газетой, принимал близко к сердцу. Он и газета были неразделимы.

Утром Рэй неторопливо брился, неторопливо поджарил яйцо с бэконом, долго пил кофе, с удовольствием просматривая газеты, а «Дейли миррор» прочел почти без пропусков все тридцать страниц. Особенно внимательно вчитался, вникая в каждое слово, в предсказания на сегодняшний день своему знаку Зодиака (Стрельцу) в гороскопе «непревзойденной» Джун Пенн. Миссис Пенн писала:

«По неожиданной причине с новой силой вспыхнет старое пламя. Нет причин гасить его. Вы в созидательном настроении, и у вас все будет получаться. Ваши звезды хорошо расположены также на будущее. Однако будьте осторожны в делах, хотя удача вам сопутствует».

Предстоящая неделя для Рэя как редактора была спокойной: особых забот с газетой не было — впереди целый месяц. Сегодня он с нетерпением ожидал намеченных встреч, дел и разговоров. Его, пожалуй, могла бы беспокоить встреча с мистером и миссис Стивенс, могло бы пугать знакомство с картинами Купреева, точнее сказать, боязнь разочароваться в них, но ничего этого не было. А была уверенность, утвердившаяся в нем со вчерашнего дня, с его редакторского успеха, и спокойная вера в правоту затеянного дела, желание разоблачить Стивенса и восстановить доброе имя Купреева. И, возможно, не допустить распродажи его картин. Правда, его знакомый юрист очень сомневался в последней возможности.

Рэй уже глубоко втянулся в купреевскую историю. Ему нравилась роль, которую он играл, и ему хотелось сыграть ее еще лучше. Он верил, что ему это удастся, потому что это была борьба за истину и справедливость, к чему он всегда стремился как левый лейборист.

Купреев Грейхаузу нравился, и он постоянно о нем думал, особенно после того, как Виктор Ветлугин перевел для него тетрадь крымских записей художника. Пламя любви просто обожгло Грейхауза. Ему захотелось, чтобы и его сердце запылало таким же пожаром. Он вдруг понял, что ему очень нужна и очень близка Джоан. Рэй позвонил Джоан, она обрадовалась его звонку, и они договорились, что вечером он к ней придет. В подсознании Грейхауз уже знал, что он стал другим, каким-то новым, и он подумал, что это влияние Купреева. Он как-то еще не мог облечь свою внутреннюю перемену в слова, чтобы выразить, объяснить ее и себе, и Джоан, и даже Ветлугину, но эти слова уже зрели, поднимались из душевных глубин, и просто нужен был какой-то толчок, чтобы они вырвались наружу. Их рождение уже стало неизбежностью.

Веря в безошибочность «непревзойденной» Джун Пенн, Рэй с убеждением, что «все получится», принялся за книгу Уильяма Клауда «Власть тред-юнионов», которую торопливо прочел неделю назад. Теперь он решил поразмышлять над помеченными страницами и абзацами и написать рецензию, заказанную ему леволейбористским еженедельником. С редким вдохновением он быстро написал даже не рецензию, а страстную статью, в которой изложил свои размышления над положением дел в профсоюзном движении, над тем, как лучше тред-юнионам отстаивать экономические и социальные права.

На это ушло часа три. Но и закончив статью, он продолжал размышлять над своими аргументами и утверждениями, а также над тем, все ли он сумел сказать, не забыл ли чего. А одновременно и как-то незаметно приготовил свой нехитрый холостяцкий обед; подогрел луковый суп из консервной банки, поджарил бифбургер (что-то вроде рубленого бифштекса), открыл для гарнира банку зеленого горошка. Пообедав, пил кофе и опять читал газеты. И вдруг с тревогой сообразил, что едва успевает к четырем часам в галерею Стивенса.

IV

Корнфилд-клоус — старинная узкая улочка, мощенная булыжником. В прошлом веке, да и предыдущие века здесь был каретный ряд, и живописные двухэтажные домики, прижатые один к другому, состояли из нижнего каретного пространства и небольшой квартирки над ним. В двадцатом веке, когда кареты исчезли, первые этажи, превратились в антикварные лавки, или в книжные, преимущественно букинистические магазинчики, или в небольшие художественные салоны.