Нулевая долгота

Грудастов не звонил, и Ветлугин решил, что день открытия выставки подходящий момент, чтобы позвонить самому. Николая Ивановича на месте не оказалось. Но секретарша сообщила, что он и Александр Александрович Потолицын ожидали звонка Ветлугина и просили передать, что в посольство на его имя посланы важные бумаги.

Ветлугина обрадовало то, что Потолицын прервал свой крымский отдых и прилетел в Москву. Но будут ли достаточными доказательства в посланных бумагах? Если нет, то что тогда еще предпринять? — думал Ветлугин уже по пути на пресс-конференцию.

II

Пэлэс-гарденс — частная улица, принадлежащая королевской семье. Она по прямой соединяет две оживленные центральные улицы английской столицы. Но лондонцы, отпугиваемые непреодолимой для них табличкой «Private» и высокомерным видом привратника в ливрее и котелке у белокаменной арки с чугунными воротами, редко ею пользуются.

На частной улице расположились фешенебельные особняки и изысканные современные дома. Вдоль проезжей части вековые дубы и платаны стоят во фрунт, как солдаты на параде. В июне их буйные кроны смыкаются в поднебесье, образуя темную, прохладную аллею. По этой аллее Ветлугин проехал к серому трехэтажному особняку с крепостными башнями. Около него уже скапливались журналистские машины.

В мраморном зале особняка собралось много английских и иностранных журналистов. Некоторых из них Ветлугин хорошо знал. Он был обрадован, что на пресс-конференцию пришел и Джеффри Робинсон, известный журналист, который в последний год стал «фриланс», то есть «самонанимателем»: Джеффри позволил себе жить на гонорары от статей и очерков, охотно публикуемых рядом крупных газет и журналов. Но сделал он это потому, что получил небольшое наследство и мог наконец-то взяться за книгу, которую давно задумал, и еще за киносценарий.

Глава делегации был усталым, пожилым человеком лет семидесяти, прославленным ученым, который уже лет пятнадцать занимал высокую государственную должность. Когда он прилетел в Англию, почувствовал себя так неважно, что слег. Но, пролежав с полдня, отверг все настоятельные предостережения врачей, отправился на переговоры. О нем говорили, что всю жизнь он не щадит себя, отдаваясь до конца делу, и вообще не мыслит праздного или больничного безделья. Можно было удивляться его силе воли, непреклонной убежденности в необходимости постоянной деятельности.

Журналистов, прежде всего английских, интересовали результаты переговоров, их оценка советской стороной. Конечно, кто-то из них подготовил каверзный вопрос, за этим его и послала редакция, скажем, «Дейли мейл», но большинство хотело узнать о перспективах советско-английских экономических и научно-технических связей.

Когда пресс-конференция закончилась, сразу возникло оживление, все поспешили за напитками, к расставленным столам с закусками.

К Ветлугину подошел Джеффри Робинсон.

— У меня было такое впечатление, что перед нами выступает гранитный монумент, — пошутил он, но тут же смягчился, поинтересовавшись: — Надеюсь, это не звучит оскорбительно?

— Я лично узнал много интересного, — дипломатично заметил Ветлугин.

— О, для меня тоже было много откровений, — не то иронично, не то искренне согласился Робинсон.

Но все было правильно: если англичанин в житейской ситуации видит смешное, он шутит, иронизирует, поддевает, невзирая на лица. Относиться к жизни с юмором — английская особенность. А Джеффри Робинсон был не только настоящим англичанином, но и настоящим журналистом — наблюдательным, вдумчивым, анализирующим. Множество людей, с которыми его сталкивала профессия, с их достоинствами и недостатками, идеалами и заблуждениями, наивностью и лицемерием, давно уже сделали его, хотел он того или нет, циником. Но он не стал откровенным, бравирующим циником. Груз наблюдений заставлял Робинсона быть снисходительным, терпимым к людским недостаткам, все понимающим и все принимающим. В этом состояла и одна из причин, почему он оставил хорошо оплачиваемую должность в солидной газете и занялся менее обеспеченным и менее гарантированным свободным творчеством. Он не хотел больше следовать партийным или правительственным доктринам, примитивной конъюнктуре печатного бизнеса, узким интересам групповщины. В нем был ярок индивидуализм, и он убежденно придерживался профессиональной нравственности, один из главных принципов которой: объективность — незыблемая истина.

Внешне Джеффри Робинсон выглядел старше своих сорока двух лет. Пожалуй, из-за обильной седины в густой шевелюре, глубоких морщин на лице и усталой синевы под глазами. Но глаза у него были веселые, молодые. Он был высок и, как положено англичанину, сух и подтянут.

— О чем намерен писать, Джеффри? — поинтересовался Ветлугин.

— Бирмингемская газета попросила очерк на советскую тему — о перспективах торговли.

— Почему бирмингемская?