Нулевой том

Н. Г.

Приблизительно через год после смерти он явился во сне, достаточно вещем. На вопрос о том, сколько мне осталось, он, подумав, выкинул два пальца. Срок истекал 25 июля 1980 года.

Кто может знать, при слове «расстоянье»,
Какое время разделяет нас?
И когда пробил мой последний час,
Я Вам назначил наконец свиданье.

Я был способен на такую подлость,

Что, Вашим же ключом открыв замок,
Я в дом к Вам вполз и лег, как «рабунок»,
В районе сердца ощущая – область.

И, подводя последнюю черту,

Лишь в этом, дважды не своем жилище
Я показался сам себе не лишним
Средь толщи книг, которых не прочту.

И надо же, чтобы в последний миг,

Диван как ложе, иль как одр, освоив,
Средь сверхнаучных, недоступных книг
Евангелье найти под головою.

И я раскрыл его к исповеданью…

Не ведал я, что в тот же миг ко мне
Путем, неисповеданным вполне,
Приблизилась не смерть, а – наказанье.

Не важно, как приходит воскресенье

И как к нам откровенье снизошло —
Мне грудь живою жизнью обожгло,
И я – убийством справил новоселье!

Чужая жизнь меня развеселила,

И, умертвив полдюжины клопов,
Я к смерти оказался не готов,
И вдохновения во мне проснулась сила.

И понял я, ко вкусу не взыскуя,

Что клоп, живущий в Книге Бытия,
Не более кощунственен, чем я,
Что обращаюсь к Провиденью всуе.

24 июля

Петропавловская улица

Физ-ра и лит-ра (Финиш)

Если согласится с тем, что история делится на века, и представить себе их отдельность, как бы в виде каравана барж, груженных то готикой, то Ренесансом, барокко, то Просвещением, – тогда ХХ век, их которого почти две трети выпало на мою долю, будет загружен спортом. Не буду даже спорить (спорить – спорт), что не только им одним, но и, по крайней мере, от спорта настолько меньше вреда, чем от всего остального неперечисленного (империализм, коммунизм, фашизм, терроризм etc.), что стоит уделить спорту некоторое интеллектуальное внимание как не побочной ветви человеческой деятельности, наравне с наукой и искусством.

По крайней мере, все это область больше славы, чем власти.

Власть окончательно и навсегда принадлежала другим.

Слава еще могла принадлежать людям. И если Героем Советского Союза после войны уже сложно было стать, то мастером спорта или лауреатом Сталинской премии еще можно.

Я полагал, что не обладаю двумя порокам: завистью и тщеславием. Какое зазнайство! Все мы завидовали Звезде Героя в 1955-м (помню, как важничала директриса Клавдия Ивановна, прогуливаясь на переменке по коридору 83-й средней мужской школы (где теперь Институт гриппа) с навестившим ее бывшим учеником со Звездой («на нем защитна гимнастерка и светлый орден на груди»)).

Это потом Звезда обесценилась (для ленинградцев – в связи с присвоением города-героя Москве). Звезде я уже не завидовал – а завидовал прямоугольненькому значку мастера спорта. Теперь о тщеславии… В дни Московской олимпиады я во сне выиграл бронзу в прыжках в высоту, это в сорок три-то года! (болел за Санеева…), а нынче – льстит, что моя секретарша мастер спорта по бриджу. Злой старичок…

Поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?».

Физ-ра и лит-ра… какого будущего мужчину могло увлечь такое: канаты и маты, козел и конь… потное, серое, БГТО и ГТО? Или образ деда Щукаря или Татьяны Лариной? В образе Рахметова привлекало, что упорно тренировался.