Нулевые, боевые, пенсионные. Книга 3. 2000–2010 годы

27 января — скандал в «Аккорде». Медведева из музея Глинки устроила хай по поводу моего материала о частной жизни композиторов: зачем нужны любовные приключения, которые снижают образ творца? Сперанский встал на мою сторону, и Медведева заткнулась.

31 января — пришла идея собрать книгу «Тринадцать безумцев». И отпечатал первого: Вуди Аллена, кинорежиссера-парадоксалиста.

1 февраля — поездка в издательство «Олимп», хозяин и издатель — Михаил Соломонович Каминский, старый еврей. «Можно мне рассказать про свою аденому?» Боже мой, как интересно! После захватывающего рассказа немного об издании моих книг: «Будем думать…» Все думают. Долго и безуспешно. Я понял: кашу с Каминским не сваришь, и предался воспоминаниям о знакомых местах: в молодые годы ездил в Донские бани, а потом пил ледяное пиво из кружки в рядом стоящем киоске. А в другие годы в сквере перед Даниловским рынком, опять зимой, на лавочке сидел с врачихой Нелли Владимировной из пионерлагеря. Она в шубке, я в легком демисезонном пальто. И — любовь!..

2 февраля — добил Вуди Аллена — 12 стр. Дал почитать Анисиму, он похвалил: «Ты на уровне Юлия Айхенвальда!..»

Как правило, я выбираю своих героев по уникальности судьбы и творчества, а еще по внутренности близости и схожести. Мне кажется, мы с Вуди Алленом одной группы крови. У нас с ним почти одно внутреннее восприятие мира — невротическое, скептическое и ироническое. Самоирония со скепсисом. «Я никогда не был счастливым человеком», — признавался Аллен. Он ненавидел мысли о старости и горько шутил: «Маркс умер, да и я себя неважно чувствую…»

5 февраля — в «Московской правде» вышли сразу два материала: Ворчун — «Где деньги, Зин?» и Борис Пастернак — «Гамлет русской поэзии».

Вот начало Ворчуна:

«Сегодня деньги — это все. О них болит голова, надрывается сердце и разрывается душа. Где достать? Как прожить? Как свести концы с концами? И это не моя личная забота, а общероссийская. Треть россиян живет за чертой бедности…»

Ну, а в жизни Бориса Леонидовича деньги не играли значительной роли, его жизнь — нескончаемая борьба с собственными сомнениями и с сердечной смутой. «Душа моя, печальница / О всех в кругу своем…»

Работал, печатал и маялся от простуды — это уже мой удел. Комракова спросила Ще: «А как вы его лечите?» Ще ответила: «Утром хожу и покупаю газеты, чтение его излечивает…»

6 февраля — машина под литером Ю. Б. работает бесперебойно: закончил материал о Баратынском. Ще:

— И сколько у тебя получилось?

— Двенадцать страниц.

— А у меня 13 котлет.

И что? Можно только улыбнуться.

А когда материал появился в газете, Ще раздумчиво заявила:

— Ну, не знаю, что делать: читать Баратынского или кормить Безелянского?

Отличное чувство юмора…

Евгений Баратынский родился 2 марта по новому стилю в 1800 году (132 года до моего рождения). «Гамлет-Баратынский» — так прозвал его Пушкин за глубокомыслие стихов. Вот хрестоматийные строки:

Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам;
Не испытав его, нельзя понять и счастье…

И удивительное пророчество, ощущение перемен:

Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть…

И далее, что минуло время, когда близки «поэзии ребяческие сны», «И не о ней хлопочут поколенья, / Промышленным заботам преданы…» Что мы и видим спустя два века: главное — развитие, валовой продукт, эффективность и т. д.

Баратынский просил: «Не трогайте парнасского пера». И горький вздох:

Немногим избранным понятен
Язык поэтов и богов…

Баратынский прожил на свете не на много больше Пушкина и ушел в 44 года.

10 февраля — и опять простуда, из носа льет. Стало получше, и поехал в издательство «Роспэн». Предложил несколько заявок, в том числе и свой дневник (они только что издали «Дневник танкиста» — «броня крепка, и танки наши быстры…»). И старая история: будут думать, соображать, прикидывать… Ну, а я увлекся новой идеей: подготовить к издаю свои дневники, сократить и олитературить. Подтолкнул идущий по ТВ сериал — «Подстрочник» — монолог о жизни Лилианы Лунгиной (1920–1998).

11 февраля — в принципе каждый день чем-то отмечен, а этот — поездкой на Тверскую и покупкой сборника Николая Агнивцева, которого в студенческие годы я переписывал в специальные книжечки от руки.

…Чтобы некая миссис прилежно
Разливала бы кофе и нежно
Начинала глазами лукавить,
Потому что иначе нельзя ведь…

Цитировать можно без конца.

Она поправила прическу
И прошептала: «Вот и все!»

А еще получил очередной «Алеф» с напечатанным Львом Лосевым. Если Агнивцев насквозь куртуазный, то Лев Лосев — насквозь иронико-циничный и, можно сказать, без креста.

Вот уж правда — страна негодяев:
И клозета приличного нет.

И о советском времени: