29 марта — в дневнике запись названа так: Злющая весна. То есть весны никакой нет и за окном — минус 12. Дневниковая запись обширная, поэтому только выжимка.
20 марта закончил Сержа Лифаря для «Вечорки» и приступил к Юлиану Тувиму в «Алеф». Тувим — польский поэт-сатирик, по национальности — еврей. Алхимик слова.
На следующий день — развоз материалов. То пишешь, то развозишь, то получаешь отпечатанное и деньги, как белка в колесе или Чаплин в «Огнях большого города». А в последующие дни читал первый том кинорежиссера Эйзенштейна (для будущей публикации), сочинил наперед текст про майские свадьбы знаменитых людей. И взялся за Михаила Светлова. «Гренада, Гренада, Гренада моя!..» И, кстати, Светлова называли красным Гейне. Едкий пародист Александр Архангельский в довоенные годы высмеял Светлова в пародии «Лирический сон»: «Светлову приснился Генрих Гейне, и советский красный Гейне хотел почитать немецкому классику свои стихи, но тут Гейне побледнел
Нет, не согласен, у Михаила Аркадьевича было немало хороших стихов и человек он был замечательный (он вошел в мою книгу «Золотые перья»). Ироник и хохмач, о себе говорил:
И добавим тем, кто не знает: Светлов родился в бедной еврейской семье Шейнкманов.
Когда я занимаюсь кем-то, то стараюсь поглубже вникнуть в судьбу поэта или писателя, провести параллели с сегодняшним днем и поискать ассоциации с самим собой. О том же Светлове писали Аннинский, Рассадин, Озеров. Но они писали исключительно в литературоведческом ключе, а я делаю в человеческом, живее и теплее…
1 апреля — в предпоследний мартовский день ходил в ЦДЛ на собрание писателей Москвы. Неинтересно. Нет кворума, ибо сплошной хворум… старые и больные, и не приходят. Долго считали, собирали. Потом решили начать с музыки. Ведущий: «Пианист Константин Лившиц, где вы?» Откликнулся и с трудом дошел до рояля, сыграл Шопена. Хотел играть дальше, и его еле уволокли со сцены.
Основной доклад делала Римма Казакова: «Не знаю, как мы будем жить дальше…» Казалось, должна была подняться буря. Нет, прения были скучные и вялые. Оживился зал, когда начали выбирать счетную комиссию. По поводу кого-то раздались крики: «Бездарь, стукач!» Короче, явно проявились литературные нравы, и вот почему я — писатель-одиночка… Решался и вопрос об объединении с писателями-патриотами. Вадим Рабинович вышел и сказал, что с некоторыми он встречался: «Антисемитизм у них — это работа, с 9 часов до 18-ти, а так, писатели-патриоты — нормальные ребята». В зале возник веселый смех. Но объединиться так и не захотели. Мы сами с усами!..
А 31 марта неожиданный визитер — корейская славистка, учащаяся в Москве, по заданию какого-то профессора Южной Кореи просила право на перевод и издание книги «Вера, Надежда, Любовь». Пришла с тортом «Комильфо». Сторговались на 400 долларов (для кого-то это, возможно, смешно, а мне как звездочка с неба). Подписал разрешение, а что дальше, неведомо: издали — не издали? Обещали прислать книгу… и никакой книги. Такова история первого перевода на иностранный язык, но, может быть, все еще впереди?..
А вот журнал «Алеф» все конкретно и точно: отдал Самойлова, получил журнал с напечатанным Иосифом Уткиным и гонорар: 60 долларов (курс — 27,75). Итак, есть представление «Рыжего Мотэле», то бишь Иосифа Уткина. Его герой Мотэле хотел жениться на дочери раввина, но ему отказали, ибо дочке нужно «большое счастье и большой дом».
2 апреля — сообщение о том, что умер Папа Иоанн Павел II. Весь мир погрузился в скорбь. А у нас на Первом канале ТВ скакала и плясала Верка Сердючка с подпевками и подтанцовками: чита-брита! и ай-нанэ!.. Какой позор и какая стыдобища! И застарелое неприятие к католикам…
13 апреля — 8-го закончил печатать Сергея Эйзенштейна, включая главу о драматической постановке фильма об Иване Грозном — 51 стр. Получил предложение пойти работать ответственным секретарем в газете Центрального округа — 12 тыс. Отказался. Сидеть с 10 до 8 часов и заниматься чужими писаниями, — увольте!..
8-го по приглашению побывали на спектакле «Вишневый сад» в Центральном молодежном театре (Театральная площадь). И после спектакля повели меня без очереди к худруку театра — Бородину, чтобы я высказал свое мнение о постановке. Стоявший в очереди Смехов смотрел на меня с расширенными глазами: а это кто такой?!