Нуреев: его жизнь

Беспощадный к самому себе, Нуреев превращался в образец щедрости, когда тренировал других танцовщиков. Стремясь передать им все свои знания и навыки, Рудольф невольно ощущал родство с теми, кто – как и он сам – брал сценические высоты упорным трудом. Не обладая природной координацией под стать Бруну, он был вынужден работать «очень и очень напряженно для поддержания своей техники, – вспоминала Джорджина Паркинсон, одна из солисток, отобранных Нуреевым во второй состав. – У него не получалось вращаться естественно, и он усердно отрабатывал пируэты». И не отказывал в содействии никому. Любой танцовщице, пожелавшей усовершенствовать свою технику или отработать определенное па, стоило лишь обратиться к нему за помощью, и Рудольф сразу же откликался. «Мы все отдали себя в его руки, – говорила Паркинсон о “золотом” поколении, включавшем протеже Нуреева: Сибли, Парк и Сеймур. – Де Валуа вскормила нас и передала на обучение Рудольфу. И он показывал нам пример, обливаясь потом, выворачиваясь наизнанку, все время в борьбе и преодолении». Как и любой хороший педагог, Нуреев точно знал, чего хотел от танцовщицы, «и точно знал, как помочь тебе этого достичь», признала Моника Мейсон. Он также побуждал их брать уроки у педагогов на стороне, чего прежде они никогда не делали. Особенно он рекомендовал крошечную, ростом всего 1,25 м, но необычайно энергичную русскую преподавательницу Валентину Переяславец, в нью-йоркскую студию которой теперь гурьбой спешили артисты Королевской труппы, оказавшись в городе. «И все благодаря Рудольфу, одержимому стремлением к совершенству». Нуреев также договорился, чтобы Переяславец периодически давала труппе класс в Лондоне. На ее занятиях никто не имел права менять экзерсис, относиться к нему легкомысленно или выбирать себе место у палки. Все решала Мадам, наставлявшая своих учеников громоподобным лающим голосом, который «было слышно за квартал». Впрочем, к Рудольфу она относилась «как к королю. Она просто боготворила землю, по которой он ступал».

Несмотря на всю поглощенность собственным исполнением, Нуреев никогда не обделял вниманием других танцовщиков. И еще долго после запуска «Баядерки» на сцене он помогал артистам находить наиболее эффективные способы исполнения каждого па. Стоя в кулисах, он анализировал танец на сцене, как в свои ученические годы. Только теперь, когда балерины выбегали в кулисы, он делился с ними своими соображениями, прежде чем самому выйти на сцену для исполнения собственной вариации. «Кабриоль уже лучше, – торопливо бросал он Мейсон. – И все же побольше малых батманов. Ну, я пошел. Танцую».

В вечер премьеры «Баядерки» в зале был аншлаг. А Нуреев еще невольно добавил в действо непредусмотренный драматизм, скрывшись в кулисе до окончания своего первого большого соло. Неудачно приземлившись на выходе из цикла вращений по кругу, он почувствовал, что теряет равновесие, и бросился в кулису, чтобы избежать падения на сцене. Зрители замерли в напряжении: что произошло? Вернется ли он? Но прошло всего несколько минут, и Рудольф снова предстал их глазам, готовый танцевать дуэт с шарфом. Любителям скандалов, конечно же, захотелось раздуть из мухи слона; появились сообщения, будто Нуреев «сорвался… во взрыве темперамента». (Заголовок в «Дейли мейл» гласил: «УСТАМИ НУРЕЕВА – «ПОЧЕМУ Я УБЕЖАЛ СО СЦЕНЫ: ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ ДЕЛАТЬ ОШИБКИ».) Но, несмотря на все это, его «Баядерка» имела беспрецедентный успех и показала, по словам Клайва Барнса, что Нуреев не только танцовщик редкостного дарования, но и «основной новый ресурс западного балета. Никогда еще кордебалет не выглядел более слаженным, а солисты более ослепительными. А Фонтейн продемонстрировала такой технический арсенал, о наличии которого у нее едва ли кто-то догадывался». Сам Нуреев заслужил еще более восторженные комплименты – за серию захватывающих дух двойных ассамбле, оцененных как высшее проявление мужской виртуозности. Зрители того времени находили выворотность Нуреева преувеличенной, даже «нелепой», отмечала позже Арлин Кроче, но «поистине замечательной особенностью этого коронного па – двойного ассамбле – была четкая пятая позиция, которую он сохранял с момента отталкивания до приземления. И внимание привлекал именно двойной оборот в воздухе. Поначалу каждый, кто пробовал выполнить это па, оступался при приземлении, как, впрочем, иногда и сам Нуреев. Но потом его подражатели освоили этот элемент, и сегодня он стал совершенно обычным, наряду с полной выворотностью».

Посредством «Баядерки» Нуреев доказал: он не просто новое явление на сцене. Он – уникальный танцовщик, чьи таланты простираются далеко за пределы возможностей просто танцующего артиста. Всего за два года на Западе Нуреев изменил лицо британского балета. Он популяризировал балет, подтолкнул и вознес Фонтейн к новым высотам и задал новые стандарты исполнения танцовщикам-мужчинам. «Теперь с “Баядеркой”, – написал “Данс энд дансерс”, – он не только дал нам возможность лелеять великую классику, но и, что не менее важно, научил нас ее танцевать…»