Основным в судебной тяжбе был вопрос: как именно Нуреев намеревался распределить свои активы между своими родственниками, фондами и музеем или выставочной галереей, посвященной его жизни и деятельности. Через своего адвоката Гюзель заявила, что они с дядей были очень близки. Она была «его глазами и ушами в мире балета», заявил адвокат, и ухаживала за Нуреевым во время болезни. Однако, по свидетельству Шарля Жюда, который провел многие часы у постели больного в последние месяцы его жизни, Рудольф «хотел передать все своим фондам». «Я спросил у него, как он собирается решить, [кто будет в Совете][329], – рассказал Жюд, – и он ответил: самое главное – его деньги, поэтому он хотел, чтобы там оказались люди, способные правильно ими распорядиться. [Рудольф] сказал: раз он хочет увековечить свое имя, ему нужны деньги. Отдать все деньги [родственникам] – значит пожертвовать своим именем. Для него деньги были властью». В 1997 году Европейский фонд заключил – также во внесудебном порядке – мировую с Розой и Гюзель о выплате им 1,8 миллиона долларов.
Тем не менее и через пять лет после смерти Нуреева ни один из его фондов не только не предпринял никаких шагов для увековечения его имени, но и не решился на смелые художественные проекты, которыми так славился их учредитель. Вместо того чтобы воздать должное духу предприимчивости Нуреева хотя бы посредством важных заказов новым хореографам, Американский фонд предпочел субсидировать в 1997 году постановку Бостонским балетом «Корсара» в полномасштабной версии Большого театра. Правда, Европейский фонд во исполнение пожеланий Нуреева все же периодически предоставлял от его имени гранты ряду ведущих европейских балетных школ и поддерживал участие перспективных российских танцовщиков в престижном международном конкурсе юных артистов балета «При де Лозанн» («Приз Лозанны»). В 1997 году Европейский фонд также выступил спонсором выставки в парижском музее Карнавале, на которой демонстрировались костюмы Нуреева, его балетные реликвии, музыкальные инструменты и партитуры с комментариями и пометами танцовщика. В планах музея была организация постоянной экспозиции, посвященной Нурееву (наподобие залов других знаменитых парижан, включая Пруста).
Нуреев также предусмотрел выделение ежегодных грантов в размере ста тысяч долларов США на исследования по проблемам СПИДа и артистам, живущим с этой болезнью. Но уже в апреле 1988 года Мишель Канези, пытавшийся выступать представителем Нуреева в этой миссии, почувствовал себя загнанным в тупик. После смерти Рудольфа фонд в Лихтенштейне разрешил ему распределить на медицинские цели всего лишь тридцать тысяч долларов. Американский фонд тоже не проявил особого энтузиазма. Незадолго до нью-йоркского аукциона «Кристис» в 1995 году Канези обратился к Вайнштейну с письменной просьбой: зарезервировать часть доходов от торгов на исследования проблем ВИЧ/СПИДа в память о Рудольфе. Мишель надеялся, что эта инициатива стимулирует распродажу и привлечет дополнительные средства. Но Вайнштейн не ответил ему. А впоследствии и вовсе отрицал получение письма.
Несмотря на распри между людьми и судебные баталии, подлинное наследие Нуреева продолжает жить – в сформированных им поколениях танцовщиков, во вдохновленных им труппах, в воспоминаниях зрителей, которых он поражал и восхищал, и в новых плеядах балетоманов, которых он заразил любовью к танцу.
Многие из них все еще приходят на его могилу на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа[330]. И там их глазам предстает памятник, созданный Эцио Фриджерио, художником-декоратором последней нуреевской «Баядерки» по заказу Европейского фонда. Заменившее через три года временный крест, это надгробие выполнено в виде детально проработанного дорожного сундука, накрытого мозаичным восточным ковром, «сотканным» из муранского стекла и окаймленным бахромой из бронзы. Тонкая игра цветовых оттенков и линий производит эффект застывшего движения – краткого упокоения в продолжающемся путешествии.
Библиография
Alexandrova, Vera
Alovert, Nina.
Anawalt, Sasha
Austin, Richard.
Barnes, Clive.
Barnes, Patricia.
Bland, Alexander.
Bland, Alexander