Нуреев: его жизнь

Под скорбные мелодии «Песен странствующего подмастерья» Малера, в записи Джесси Норман, Жюд и другие танцовщики вынесли гроб к поджидавшему катафалку. Кортеж из микроавтобусов «Рено» доставил примерно сотню человек к русскому православному кладбищу Сент-Женевьев-де-Буа. В конце ноября Рудольф предпочел это последнее прибежище русских белоэмигрантов более знаменитому кладбищу Пер-Лашез, на котором упокоился Нижинский. Выбранный Нуреевым «город мертвых» находится в часе езды от оперного театра, который открыл ему врата на Запад и балетную труппу которого он сумел воскресить. Но даже здесь вечному страннику и чужаку пришлось отстаивать свое место. Ведь среди изысканных надгробий князей и графинь, умерших в изгнании, лежит и Серж Лифарь. «Не хороните меня рядом с Лифарем», – наказал Нуреев своему американскому адвокату. Когда он возглавлял труппу Парижской оперы, изгнание духа Лифаря оказалось для него одной из самых трудных задач, признался как-то Рудольф Гору Видалу: «Мы называем комнаты в честь разных людей. Они заставили меня назвать одну в честь Лифаря. В этой комнате всегда обитает зло… Злой дух».

Когда гроб опустили в могилу, друзья бросили на него балетные туфли. И в последний раз на танцовщика пролился дождь из белых роз.

Эпилог

Даже своей смертью Рудольф спровоцировал полемику, споры и ссоры. Вначале доктор Канези заявил, что Нуреев умер от осложнения на сердце в результате «тяжелой болезни». Слово «СПИД» произнесено не было, что вызвало бурю протестов со стороны активистов движения за права больных СПИДом. «Следуя пожеланиям господина Нуреева, – добавил врач, – я более ничего не скажу». Но он сделал это через девять дней в интервью «Фигаро», самой читаемой газете во Франции. В пространном отчете о болезни Нуреева Канези подтвердил, что танцовщик умер от СПИДа. И, противореча своему же более раннему утверждению, заявил, что Нуреев уполномочил его раскрыть истинную причину его смерти. «Если я решил внести ясность, то это потому, что не существует такого явления, как постыдная болезнь. Я сейчас думаю обо всех анонимных пациентах, страдающих из-за того, что их подвергают остракизму. Рудольф прожил с этим вирусом тринадцать или четырнадцать лет, благодаря своей силе духа и борцовскому характеру. Люди должны это знать. Он был слишком знаменит, чтобы можно было скрыть правду».

Канези оказался прав. Известность Нуреева вновь сделала его международным символом – на этот раз из-за политики, примешавшейся к болезни, с которой он так долго опасался быть ассоциируемым. Через двенадцать дней после своей смерти Рудольф снова попал на обложку «Ньюсуик» – впервые после апогея 1965 года. Только теперь статья была озаглавлена иначе. Не «НУРЕЕВ: новый Нижинский», а «СПИД и искусство: потерянное поколение». И, к большому сожалению ее автора, писателя и активиста движения за права больных СПИДом Пола Монетта (как и многих гомосексуалистов), Нуреев перестал быть в его глазах «великим героем» столетия или искусства. «Я считаю его трусом, – заявил Монетт в «Ньюсуик». – И меня не волнует, насколько великим танцовщиком он был». По мнению Монетта, на Нурееве лежала ответственность перед всем сообществом гомосексуалов, и он обязан был использовать свою известность, чтобы повысить информированность общества о СПИДе и изменить его отношение к этой болезни. Взяв более личную ноту, Эдвард Олби вспомнил свое чувство «разочарования тем, что Рудольф отказывался признавать, что был болен. Он заслужил бы гораздо больше сочувствия и любви, если бы сделал это».

Михаил Барышников тоже огорчился – правда, по другой причине. Некролог на первой странице «Нью-Йорк таймс» характеризовал Нуреева как антисемита. Через два дня после смерти Рудольфа Барышников направил в газету письмо с опровержением того, что он назвал ошибочным представлением о человеке, которого хорошо знал. Но газета его не напечатала. Решение было принято «неохотно», пояснил редактор отдела культуры Пол Голдбергер. «Мы твердо убеждены, что утверждения [Барышникова] голословны… Мы изучили вопрос и пришли к заключению, что доказательств в пользу всего сказанного нами достаточно…» Барышников дал выход своему негодованию в кратком интервью, появившемся в газете «Нью-Йоркер» в следующем месяце. «Обвинение в антисемитских высказываниях было несправедливым и беспочвенным», – заявил он. Барышникова возмутило, что «Таймс» допустила это в своей оценке жизни и достижений великого артиста.

«После моей смерти, – сказал как-то Нуреев Шарлю Жюду, – пройдет много времени, прежде чем они разберутся с моими деньгами». Годами друзья убеждали Рудольфа нанять хорошего адвоката по недвижимости, но он сопротивлялся, скупясь на гонорары и опасаясь, что из него вытянут много денег. Хотя гораздо вероятнее, что он просто не хотел обременять себя мыслями не только о делах, но и о смерти. И потому возложил на своих адвокатов прорабатывать тонкости своего завещания. Как бы там ни было, но Нуреев явно не желал, чтобы его деньги, заработанные столь тяжким трудом, осели в государственной казне.