Нутро любого человека

Я прождал у министерства до обеденного перерыва, и когда появился Гуннарсон, подошел к нему и представился. Он на добрых полголовы выше меня. Выглядит ладным и плотным, – а это не то прилагательное, которое обычно соотносится с очень высокими людьми, – у него большой орлиный нос. Похож на человека, способного целый день лазать по скалам. Встреча со мной, кажется, вызвала у него скорее раздражение, чем что-либо еще, впрочем, когда я предложил оплатить его обед, он слегка вскипел.

Гуннарсон отвел меня в ближайший ресторан и заказал что-то вроде рагу из рыбы со сметанной подливкой, вареным редисом и разваренным горячим латуком. Я ничего есть не мог и, пока он набивал рот, как если б тот был паровозной топкой, пил смехотворно дорогое пиво. Думаю, только здоровенный рост и неуемная энергия и привлекли в нем Фрейю. Физически он противоположен мне почти во всех отношениях. Я высок и худощав, но у меня плохая осанка и ничто в моих повадках и манерах не наводит на мысль о напористости. Я, к примеру, никогда не хожу быстрым шагом, если могу без этого обойтись.

Покончив с рагу, Гуннарсон заказал тарелку неизменных сладких булочек. А слопав и их, с любопытством взглянул на меня.

– Как странно, – сказал он. – У меня такое чувство, будто я хорошо вас знаю.

Он говорил на хорошем английском, почти без акцента.

– Вы, вероятно, немало слышали обо мне.

– Я видел так много ваших фотографий, и все-таки не узнал при встрече.

– Я не делаю лестных для меня снимков.

– Нет. Думаю, это потому, что для меня вы всегда были мертвым. А теперь предстали передо мной живым. Странно.

– А Фрейя и Стелла мертвы.

Услышав это, он стиснул зубы и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Она была такая красивая, – сказал он. – Я очень ее любил.

– Я тоже.

– И Стелла была прелестной девочкой.

Я попросил его не упоминать больше о Стелле. Разговаривать о Фрейе это еще куда ни шло – поскольку я провел с Фрейей куда больше времени, чем он, – но я пропустил два года недолгой жизни Стеллы, и не мог вынести того, что этот чужак знал ее в шесть и в семь лет, – а я не знал.

– Почему вам захотелось встретиться со мной? – спросил он. – Это должно быть... больно.

– Больно, – подтвердил я, – но мне необходимо было увидеть вас, посмотреть, на что вы похожи. Попытаться понять. Заполнить пробел.

Он поскреб затылок и нахмурился. Потом сказал:

– Вы не должны ее винить.

– Я и не виню.

Он не обратил на это внимания.

– Понимаете, она была уверена, что вы погибли, вот и все. Ее убедило в этом ваше полное молчание. Она говорила, что если бы вы были живы, она хоть что-нибудь да получила бы – хотя бы слово. Ей было одиноко. А тут появился я.

Что такое одиночество, я знал.

– Я не виню ее, – сказал я, почти тупо, как будто повторения этих слов было довольно, чтобы себя убедить. – Откуда ей было знать, что я еще жив?

– Вот именно. Понимаете, она думала, что вы умерли. А ей надо было жить дальше.

– Да – это я способен понять.

Разговор велся, как череда задаваемых наобум вопросов и ответов на них, и у меня понемногу складывалась из кусочков картина жизни, которую Фрейя вела в мое отсутствие. Я понимал, что и у Гуннарсона имеются свои проблемы: свое горе, а теперь ему еще приходится как-то примиряться с тем, что я жив и сижу напротив него, – с фактом, что он был и всегда будет для Фрейи вторым, что сердце ее на самом деле принадлежало мне. Я же походил скорее на мужа-рогоносца, столкнувшегося с любовником – в голове у меня то и дело возникали картины, на которых Фрейя и Гуннарсон, голые, предаются любви на нашей кровати. Приходилось насильственно обуздывать воображение. Тут нет ничьей вины, есть только грусть, отчаянная и безнадежная.

Он сказал, что должен вернуться на работу.

– Еще одно, – сказал я. – Вы продали мой дом. Я хотел бы получить эти деньги.

Он помолчал.

– Это был мой дом. Фрейя завещала его мне.

– Дом купил я. Он мой, по естественному праву.

– К счастью, мы живем не по естественному праву.

– Вы вор, – сказал я.

Он встал.

– Вы расстроены. Я на вас не в обиде.

В центре этого обветшалого городишки есть искусственное озеро под названием Тьорн, населенное множеством диких уток. Я купил в отеле бутылку испанского бренди и пошел к озеру, чтобы напиться там до бесчувствия. Бренди отдавало на вкус приправленным марципаном кулинарным маслом, и я смог осилить лишь несколько глотков.

  [Октябрь?] Норидж (Чешир)

Джордж Деверелл выглядит раздавленным потерей. Он вежлив, но пребывает в сумеречном состоянии, как будто долго был в обмороке и только что очнулся. Возвращение бывшего зятя из мертвых воспринято им с невозмутимым спокойствием. «Как чудесно снова видеть вас, Логан», – время от времени повторяет он и легонько похлопывает меня по плечу, словно желая убедиться, что я действительно состою из плоти и крови. Затем я вижу, как он внутренне отпрядывает и сжимается, – я вернулся, я жив, а его дочь и внучка ушли навсегда.