Нутро любого человека

Девочки у отца. Мы с Аланной проводим неделю на Лонг-Айленде, в обществе Энн Гинзберг. Здесь Герман Келлер и вездесущий О’Хара. Слава Христу, наш летний домик находится в Коннектикуте – похоже, весь художественный мир Нью-Йорка, до последнего мужчины и женщины, удирает сюда. Келлер повел нас обедать к Поллоку, однако Ли [Краснер, его жена] не пустила нас на порог, сказав, что Джексону «нездоровится». Мы слышали, как из глубины дома несется громовая, сотрясающая барабанные перепонки джазовая музыка. В итоге, отправились в Квоге и удовольствовались гамбургерами. Келлер и О’Хара говорили о Поллоке, то и дело называя его «гением» – пришлось мне вмешаться. Простите, сказал я, но вы просто не вправе бросаться этим словом. Оно применимо лишь к горстке величайших художников, каких знает история: к Шекспиру, Данте, да Винчи, Моцарту, Бетховену, Веласкесу, Чехову – ну и еще кое к кому. Нельзя помещать Джексона Поллока в эту компанию и называть его гением – это непристойное злоупотребление языком, не говоря уж о полной его нелепости. Оба бурно заспорили со мной и у нас состоялась увлекательная перебранка.

  [Сентябрь]

Обнаружил сегодня, что Морис присвоил около 30 000 долларов, принадлежащих «Липингу и сыну». Не вполне понимаю, что мне делать. Он, похоже, перекачивал с нашего счета небольшие, никогда не превышавшие 500 долларов, суммы, которые ему разрешено тратить без моего одобрения, и покупал на них картины. Я спустился в хранилище, провел инвентаризацию и нашел почти тридцать помеченных его именем холстов: я бы удивился, если бы они стоили больше десяти-двадцати долларов, однако в счетах указаны 250, 325 долларов и тому подобное. Элементарное мошенничество – но труднодоказуемое. Ситуация, разрешать которую придется с чрезвычайной деликатностью.

После работы встретился с Аланной, мы пообедали – раньше, чем всегда, – и пошли в кино, на «Давно минувшее». Я почти и не смотрел на экран. Однако позже, в постели, мы любили друг друга так, точно это было первое наше свидание. Не потому ли, что половина моего разума пребывала где-то еще? Казалось, Аланна раздвигает ноги шире обычного, и когда я вдавливался в нее, мне представлялось, что я вхожу так глубоко, как никогда прежде. Я ощущал себя огромным, раздувшимся, мощным, и похоже, способен был продолжать и продолжать, не кончая. Однако она, кончив, так ухватила меня, что я мгновенно спустил – и с таким чувством освобождения, очищения, что в голову мне немедля пришел Бальзак – «вот, надвигается новый роман». Мысль эта заставила меня рассмеяться, и Аланна, услышав мой смех, присоединилась к нему,  и оба мы погрузились в упоительное, взаимное, эротическое веселье. Когда я вышел из нее, эрекция моя спала лишь на половину, я ощущал себя животным в пору половой охоты, готовым войти в нее снова. «Иисусе-Христе, – сказала она, – что это на тебя накатило сегодня?». Мы вместе приняли душ, трогая друг друга и нежно целуясь. Потом вытерлись и вернулись в постель, я открыл вино, мы ласкались и играли друг с дружкой, но уже с ленцой, словно придя к молчаливому соглашению не предаваться больше любви. В этот последний раз с нами что-то произошло и обоим хотелось сохранить происшедшее в памяти.

Проснулся в 4.00 и сейчас записываю это, ощущая тупую боль в яйцах. Но из головы никак не идет Морис и его махинации.

  Четверг, 29 сентября

Париж. Отель «Рембрандт». Я решил съездить в Париж – частью, для  того, чтобы обсудить с Беном, с глазу на глаз, вопрос о Морисе, частью потому, что мама говорит, будто ей нездоровится – она, по ее словам, стоит на пороге смерти. Ну и кроме того, мне нужно обновить паспорт.

Перед отъездом отыскал одного из художников, работы которых покупал Морис. В счете указано, что за его инфантильную пачкотню – яхта в море (описано как «псевдо-наивный стиль») – уплачено 200 долларов. Художника зовут Поль Клэмпит, я нашел его в сомнительного толка нью-акрском колледже, именуемом «Институт американских художников», где он проходил какой-то там курс графического дизайна. Спросил, нет ли у него каких-либо картин на продажу – мой друг купил одну, она мне понравилась. Конечно, сказал он и расстелил по столу сразу дюжину – по 25 долларов каждая. Я взял одну и попросил расписку.

Бен, когда я предъявил ему эту улику, расстроился и рассердился. «Ему придется уйти», – с неподдельной горечью сказал он. Спросил, как по-моему, смогу ли я управлять галереей в одиночку, и я ответил, конечно. Бен пообещал, что все сделает сам: ко времени моего возвращения Мориса там уже не будет. Он тепло пожал мне руку, сказав, что очень мне благодарен. «В этом вонючем бизнесе редко удается найти человека, на которого можно положиться», – не без горечи прибавил он. Меня все же немного заботит то, чем все это кончится.