Нутро любого человека

Девушка, спросившая о времени, закуривает новую сигарету. Я уверен, не удовольствие, доставляемое никотином, заставляет этих девочек так много курить, – они почти не затягиваются, – но потребность иметь в руках что-то, придающее завершенность их позам. Каждая из них курит с заученной легкостью и естественностью, и все-таки жесты именно этой девушки совершеннее, чем у большинства других. Как это определить? Некоторое уравнение распрямленных пальцев и изгиба запястья, чуть напученных губ и наклона головы, когда она выдыхает дым. Она курит с большой сексуальной грациозностью: тело ее коричнево и худощаво, длинные, цвета шоколада с молоком волосы ей очень к лицу. И каким-то образом, она сознает, что совершенство ее манипуляций с совершенным белым цилиндриком плотного табака посылает юношам – глаза их рыскают туда-сюда, точно ящерки, – подсознательный сигнал: я готова.

И это по какой-то причине, заставляет меня задуматься о моей жизни, обо всех моих спорадических взлетах и пугающих падениях, о коротких триумфах и ужасных утратах, и я говорю: нет, нет, я не завидую вам – стройные, коричневые, уверенные в себе юноши и девушки, – не завидую будущему, которое вас ожидает. Я соберу мои вещи и побреду назад, в отель «Дюны», предвкушая дорогою ужин – дежурную рыбу, мою бутылку вина. Я чувствую, сидя здесь, что должен записывать то, что испытываю, по мере его переживания, – вид пляжа и океана, над которым опускается на западе солнце, странное чувство гордости: гордости за все, что я сделал и что пережил, гордости при мысли о тысячах людей, с которыми я встречался, которых знал, – и о тех немногих, кого любил. Играйте, мальчики и девочки, говорю я, курите и флиртуйте, трудитесь над вашим загаром и обдумывайте вечерние развлечения. Хотел бы я знать, сумеет ли кто-то из вас прожить такую же хорошую жизнь, как моя.

Знойный, душный день. Ни листик не дрогнет. Бабочки носятся, кренясь, в шпорнике, который я посадил вокруг солнечных часов.

«Пять кипарисов». Сент-Сабин. Здесь продолжается бабье лето – листья уже чуть пожелтели, но ветер с востока тепл и солнце сияет, что ни день, с ласковой силой.

Сквозь прогал в деревьях парка видна светлая луговая трава – такая же желтая под солнцем, как воды реки Плата, – и темная зелень стоящих бочком к лугу дубовых рощ, листва их настолько густа, что рощи кажутся возносящимися над выгоревшей под солнцем желтой травой, подобно дыму или волнам. А поближе – резкая ясность солнца на кустах и ползучих побегах вкруг дома выглядит совершенной: совершенное равновесие тени от листьев, блистанья листвы и ее сквозистости – абсолютно правильное, созданное по математической формуле, чтобы дать идеальный зрительный стимул. За амбаром плотные заросли осеменяющегося чертополоха, забредший сюда ветерок срывает пушистые семена и маленькими, упорными порывами уносит их в небеса – семена, подсвеченные солнцем, словно искрятся и посверкивают точно слюда или блестки, – до того, что походят на фотоны, взлетающие в воздух, устремляясь вверх, – поднимаясь, улетая над лугом – подобно чему? – подобно светлякам, подобно светлым бабочкам.

Слишком хороший день, чтобы сидеть в доме. Выберу старую, знакомую книгу и пойду почитаю в шезлонге, стоящем в прохладной синеватой тени большого каштана. Сегодня утром проснулся с мимолетной эрекцией старика. Думаю, мне снилась та голая девушка, что прошла мимо меня на пляже. Сны мои в эти ночи так живы, что по утрам я просыпаюсь, моргая, ослепленный и утомленный встречами с моей подсознательной жизнью, гадая, кто я и где. Так вот, этим утром я подержался за себя, довольный такой моей твердостью, мужской силой, пусть ее и хватило всего-то на полминуты с лишком. Жизнь в обличии старого пса. Жизнь – я еще жив и доволен, что смог пережить каждое десятилетие этого долгого, застланного мраком столетия. Какие я видывал времена –  quel parcours[259], как говорят французы. Я думаю, за это следует выпить. Да, безусловно, – откупорю бутылку холодного белого вина, возьму ее с собой, усядусь под каштаном и подниму тост за Логана Маунтстюарта. За каждое десятилетие. За все мои взлеты и падения. За мои персональные «русские горы». Не столько «русские горы» – они слишком гладки, – скорее, за чертика на резинке: за дергающуюся, вертящуюся игрушку в руках неловкого дитяти, вот на это больше похоже, малыша, слишком пытливого, слишком нетерпеливо стремящегося понять, как же с ним обращаться, с чертенком

  Послесловие

Логан Маунтстюарт умер от сердечного приступа 5 октября 1991 года – в возрасте восьмидесяти пяти лет. Сердце его не получало достаточно кислорода, регулярный приток не поступал в него крови, поскольку одна или более коронарных артерий все сильнее закупоривались (их называют «коронарными», поскольку эти кровеносные сосуды окружают верхушку сердца, образуя  подобие короны). По причине недостатка крови, ритм его сердечной мышцы нарушился, и жизнь Логана Маунтстюарта пришла к концу.