"Нельзя допускать, чтобы Оксфорд развращал нас, девушек, – в отличие от вас, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – В Оксфорде с нами не должно случиться ничего дурного, никогда". Лэнд выпустила в потолок струйку табачного дыма. "Вот с вами, это пожалуйста, – продолжала она, – а за нами они следят, что твои ястребы". Я выдавил нечто слабенькое – какой позор или что за нелепость. И тогда она сказала: "А стало быть, почему бы тебе как-нибудь не заглянуть ко мне в Лондоне?" И дала мне хампстедский адрес своих родителей.
Странная она девушка, Лэнд, однако я чувствую сильное сексуальное влечение к ней – и, по-моему, она знает об этом.
Моя жизнь Шелли идет хорошо, – написано уже больше сотни страниц, – а вот историю я, пожалуй, запустил. Ле-Мейн сказал, что последнее мое эссе неудовлетворительно – ниже среднего, – и напомнил, что колледж предоставил мне именную стипендию с определенной целью, а не просто в подарок. Я думаю назвать книгу "Воображенье человека"[24]. Куэннелл говорит, что забросил жизнеописание Блейка. Мама написала, что намерена съездить с мистером Прендергастом в Нью-Йорк, – дабы "консолидировать свои американские авуары", что бы сие ни значило.
[Шелли, "Освобожденный Прометей"[25]]
Стоит мне подумать о Лэнд, как эти строки начинают звучать в моей голове. "Во сне рукою нежной обнимала"… Безумие сексуальной тяги, темные фантазии о ее обнаженном теле. Все мои помыслы о кузине Люси обратились ныне в далекое прошлое.
Ночная вакханалия в "
– Кое-кто из молодых джентльменов переоделся в леди, – ответила она.
Собственно, "леди" мы, войдя, увидели только двух, и в одной из них я признал Удо фон Шиллера, немецкого друга Касселла. Присутствовал там и Касселл в костюме "хозяина гончих", объяснивший, что они были на костюмированном балу неподалеку от Берфорда, однако отец пригласившего их студента выставил всю компанию из дому за непотребное поведение. Кассел пригласил меня и Дика присоединиться к ним, и мы, невесть по какой причине, присоединились. Дик уселся за рояль и заиграл (у него это получается замечательно), все заказали себе еще выпить, и вечеринка покатила себе дальше – от дурного к худшему.
Удо – должен признать, что в парике и нарядном платьице он выглядит на удивление хорошеньким, – провел меня в библиотеку, где шла игра в покер с раздеванием. Я там не задержался. Какой-то совершенно голый студент со стоящим пенисом расхаживал по библиотеке, пополняя стаканы. Когда я повернулся, чтобы возвратиться к тем, кто распевал у рояля, низкорослый светловолосый малый, совершенно пьяный, схватил меня за руку и сказал: "Поцелуй меня: ты напоминаешь мне покойного друга". Я поцеловал его, а он засунул мне в рот язык, как Люси когда-то, и вцепился в мой член. Я с силой оттолкнул дурака да так, что он врезался спиной в стену и вид приобрел оглушенный, казалось, его вот-вот вырвет. "Ты получил поцелуй, – сказал я. – А это пошлина за него". Когда я выходил, наблюдавший за нами Удо, зааплодировал.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА, 1966. Я проникаюсь все большей уверенностью в том, что этим блондинчиком был никто иной, как Ивлин Во[26].]
Собираюсь сегодня в Хампстед, повидаться с Лэнд и познакомиться с ее родными. Испытываю некоторые опасения – мне еще ни разу не приходилось встречаться со знаменитым художником (ее отец, Вернон Фодергилл, член Королевской академии искусств, прославился яркими английскими пейзажами, написанными в манере фовистов). Не понимаю, к тому же, как мне одеться. Мама предложила мой "прекрасный твид", однако для твида слишком жарко. Мне бы полотняный костюм, но вряд ли я успею сходить и купить его. Может, послать Бейкера в "Харродз" или в "Арми энд Нейви", глядишь, он там что-нибудь да откопает? Смешно. За последний год я накупил столько одежды, что уж наверное подберу нечто вполне приемлемое.