Нутро любого человека

Я измотан, сиплю. Потерял не меньше половины стоуна и загорел под солнцем до цвета тикового дерева. Сеговия – Мадрид – Севилья – теперь Альхесирас. Мне нужно обдумать это путешествие в спокойствии и одиночестве. Где сейчас Дик – Бог весть.

Начиналось все замечательно. Мы встретились на вокзале, пообедали в бистро у vieux port[32], послонялись по казино, не решаясь ввязываться в игру. На следующее утро, очень рано, проехались на шедшем к предгорьям Пиреней автобусе и стали подниматься на перевал. В полдень остановились, перекусили хлебом с сыром, поболтали о том, о сем, взбодренные тем, что забрались так высоко в горы, и я сказал, ни к селу, ни к городу – хотя нет, на самом деле, мы разговаривали о «Жизнях поэтов» Джонсона (книге, которую взял с собой Дик), – и я сказал:

– А ты знаешь, что кота Джонсона звали «Ходжем»?

Он посмотрел на меня как-то странно:

– Ты что этим хочешь сказать? Давай, выкладывай.

Я рассмеялся:

– Господи, да я это так, между прочим.

Он огляделся по сторонам, потом прихлопнул севшую ему на лоб муху и показал ее мне.

– А вот эту муху зовут Логаном.

– Ты совсем ребенок, – сказал я.

– Если я похож на кота, то ты – на раздавленную муху.

– Послушай, трогательное дитя, я вовсе не говорил, что ты похож на кота.

– Еще бы! – взревел он. И вскочил. Он был в совершенной ярости. – Увидимся 28-го в Авиньоне.

И полез в гору. Я прождал его с полчаса, уверенный, что он опомнится, однако Дик так и не появился, было похоже, что он и вправду ушел. О том, чтобы идти за ним, не могло быть и речи – дорогу знал он один, – поэтому я вернулся назад и сел в автобус на Биарриц.

С того дня я путешествовал поездом – третьим классом, Дик бы меня одобрил, – примерно по тому маршруту, который мы с ним наметили, через Испанию на юг. Осматривал города, посещал церкви и мечети, дворцы и картинные галереи, всегда наполовину ожидая увидеть Дика, его большое ухмыляющееся лицо под беретом, однако не увидел. Я переезжал из города в город скорее, как автомат, чем как любопытный турист, – настроение у меня было вовсе не то, в котором мы надеялись совершить это путешествие, так или иначе впечатление от него было испорчено. Но в Авиньоне, в отеле «Лондон», я к 28-му появлюсь, а там будь что будет.  Завтра отправляюсь в Барселону, из нее в Перпиньян, Нарбон, Арль и, наконец, в Авиньон. Я обнаружил, что мысли мои вертятся в основном вокруг Франции. Испания была идеей Дика. Я еще вернусь в нее, когда захочу, когда мне это будет удобно. Бен был прав – я попал в рабскую зависимость к Дику, к его причудам и замыслам. Отныне  буду путешествовать лишь по собственному почину.

  Пятница, 28 августа

Авиньон. Позавтракал на площади у Папского дворца, затем прошелся вдоль маленького канала к отелю. И там увидел Дика, расписывавшегося у конторки портье. Выглядел он как человек, пострадавший от несчастного случая: лицо багровое, в волдырях и шелушащейся коже. Он приветствовал меня крепким рукопожатием и широкой улыбкой – о ссоре нашей ни слова. Сказал, что три дня назад заснул в полдень на пляже, в обширной, как ему показалось, тени. Ну и, разумеется, проспал дольше, чем собирался, солнце сдвинулось, тень постепенно сползла с Дика. У него обгорели лицо и колени, однако боль, по его словам, уже начинает стихать. Завтра мы возвращаемся домой. Я простил Дику его ребяческую вспышку – он достаточно за нее наказан.

  Вторник, 8 сентября Самнер-плэйс

Сегодня в синематографе поцеловал Лэнд (фильма называлась «Карусель»). Наши губы соприкоснулись лишь на секунду, и она сразу оттолкнула меня и прошипела: «Никогда так больше не делай!». Первое блюдо мы съели у «Каттнера» в полном молчании. В конце концов, я сказал:

– Послушай, извини. Просто ты мне нравишься, я думал, что и я тебе тоже.

– Нравился, – сказала она. – И нравишься. Но...

– У тебя есть кто-то еще, – я вдруг почувствовал себя очень зрелым, как если бы мы были персонажами пьесы Ноэла Кауарда.

– Кто тебе сказал?

– Я догадался. Кто он? Один из тех, с кем ты познакомилась в Корнуолле?

– Да. Ты как-то очень неприятно ведешь это разговор.

Ну и я предоставил ей возможность рассказать свою историю, и пока та разворачивалась, пока меня охватывала все большая и большая подавленность, Лэнд начинала казаться мне все более и более прекрасной. Почему жизнь должна быть такой предсказуемой? Его зовут Бобби (омерзительно). Бобби Джарретт. А отца – сэр Лукас Джарретт, член парламента.

– Сэр? Полагаю, он баронет, – устало сказал я.

– Да.

– Тогда понятно: «леди Лэнд Джарретт». Да, в этом присутствует определенное благозвучие. И что, он красив?

– Пожалуй, можно сказать и так.

– Красив, как Крез?