Конечно, думать, что озерная форель, даже такая крупная, как Смоки (если Смоки вообще существует), может сломать базуновскую удочку, было чистой воды безумием, но Норрису это казалось возможным… особенно если учесть, что в последнее время его буквально преследуют неудачи. Он явственно слышал резкий хруст, переживал леденящий ужас от вида удочки, разломанной на две половинки — одна на дне лодки, другая плавает невдалеке. А если удочка сломана — капец котенку, ничего с ней уже не сделаешь, только в мусорку выбросить.
В итоге рыбу он ловил своей старой «Зебко». Рыба не клевала… зато он, кажется, задремал, и ему приснился мистер Гонт, одетый в высокие болотные сапоги и широкополую шляпу, с наживками из перьев, заткнутыми за ленту. Он сидел в лодке в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западном берегу, рядом со старой времянкой отца, которую на самом деле сожгли лет десять назад. Он стоял и слушал, а мистер Гонт говорил. Он напомнил Норрису о его обещании, и Норрис проснулся, уверенный: вчера он поступил правильно, использовав вместо «Базуна» старую «Зебко». Базуновская удочка была слишком хороша,
А пока что Норрис открыл корзину, достал оттуда длинный нож для потрошения рыбы и вернулся к «бьюику».
Так ему и надо, этому вонючему забулдыге, твердил он себе, но некто у него внутри с этим не соглашался. Внутренний голос убеждал Норриса, что он совершает ужасную и непоправимую ошибку. Он же полицейский; если бы он застал кого-то за подобным занятием, он бы его арестовал. Если называть вещи своими именами, это же чистой воды вандализм, а вандализм — это плохо. Это противозаконно.
Мистер Гонт не закончил. Да и не нужно было заканчивать. Норрис и так понимал, что если он сейчас пойдет на попятный, то, вернувшись в свою машину, он найдет удочку переломленной надвое. Потому что у каждого выбора есть последствия. Потому что в Америке можно получить все, что угодно, если ты можешь за это заплатить. А если не можешь или откажешься заплатить, то ничего и не получишь.
Этими мыслями он заглушил чувство вины. А когда что-то внутри попыталось запротестовать и попросило его опомниться или хотя бы сначала подумать, он отмахнулся. Потом он присел на корточки и принялся дырявить шины «бьюика». Мало-помалу его энтузиазм возрастал, как и у Майры Эванс. В качестве бесплатного приложения он разбил у несчастной машины все габариты и фары. А под конец, как завершающий штрих, налепил на лобовое стекло записку:
Покончив с машиной, он пробрался обратно к окну спальни. Сердце так и норовило вырваться из его узкой груди. Хью Прист по-прежнему крепко спал, сжимая в руках все тот же облезлый клочок меха.
Зачем ему эта старая грязная штука? Он ее держит, как будто это его любимая игрушка.
Норрис вернулся в машину, поставил скорость на нейтралку и дал машине возможность бесшумно скатиться к дороге. Он завел двигатель, только когда выехал на улицу, и тут же дал по газам. У него жутко болела голова. Желудок слегка сводило. Норрис продолжал убеждать себя, что это не важно. Все хорошо, все просто отлично, черт подери, у него все замечательно!
Это не особенно помогало, пока он не перегнулся через кресло и не взял в левую руку гибкую, тонкую удочку. И тогда на него вновь снизошло спокойствие.
Норрис не выпускал удочку из рук до самого дома.
9
Звякнул серебряный колокольчик.
Слопи Додд вошел в «Нужные вещи».
— Привет, Слопи! — сказал мистер Гонт.
— 3-з-здрав-в-вствуйте, м-м-мистер Г-г-го…
— У меня в магазине заикаться не надо, Слопи, — укоризненно произнес мистер Гонт. Он поднял руку, раздвинув средний и указательный пальцы в виде вилки. Потом провел ими в воздухе перед лицом Слопи, и мальчик почувствовал, как что-то — какой-то узловатый, запутанный клубок у него в мозгу — волшебным образом рассосалось. У него отвисла челюсть.
— Что вы сделали? — выдохнул он. Слова слетали с его губ легко, словно бусинки с порванных бус.
— Фокус, которому с большим удовольствием выучилась бы мисс Рэтклифф, — улыбнулся мистер Гонт. Он не забыл поставить отметку на своем листке рядом с именем Слопи. Посмотрев на большие напольные часы, довольно тикавшие в углу (они показывали четверть первого), он спросил: — Ты рано ушел из школы. Тебя никто не хватится?