Нырнуть без остатка

– Нормально, – бурчу я.

Но на него мое раздражение производит обратный эффект, Никита расплывается в улыбке. На щеках появляются ямочки, в существование которых я не верила. Горский и правда человек?

– Мне нравится, – говорит.

Не сразу понимаю, что он о комнате, и заливаюсь краской – чувствую, как лицо пылает. Стягиваю форму, рубашку, остаюсь в штанах и майке. Возвращаю бандаж на место, и руке сразу легче. Хочется еще расчесаться хотя бы, но я стесняюсь.

– Ну и? Что делать, чтобы ты отстал? – А когда стесняюсь, веду себя агрессивнее.

Никита смотрит прямо – откуда в нем столько выдержки? Как ему удается постоянно смущать меня? Да так, что хочется язык откусить. И неужели он не чувствует того же волнения после поцелуя? Я теперь постоянно его чувствую, когда мы остаемся вдвоем. Ему совсем плевать, да?

– Может, для начала чаю выпьем? – предлагает он, медленно расстегивая куртку, а я слежу за каждым движением.

Кажется, понимаю ход его мыслей. Ну хорошо! Улыбаюсь в ответ так широко, что скулы сводит.

– Коне-ечно. – Вспоминаю Белого кролика из «Алисы»: – Время пить чай.

Я почти выбегаю из комнаты вместе с чайником. Тот внезапно кажется тяжелее, чем обычно, неужели левая рука на самом деле слабее? Никогда не замечала. Пока набираю воду, приходится даже придерживать его коленкой на весу, потому что ладонь начинает дрожать. Жутко неудобно, конечно. Прижимаю чайник к груди и тащу обратно, хотя с удовольствием нашла бы повод смыться из общаги.

Вода шумит и закипает – только эти звуки нарушают неудобное молчание между нами. Ну для меня неудобное, Горскому хоть бы хны. Я постоянно ловлю себя на том, что смотрю на его губы. Мысленно чертыхаюсь, бросаю чайный пакетик в кипяток, яростно дергаю за ниточку пару раз и подвигаю к нему. Он замечает – да, чашки у меня тоже новые, самые простые, но хорошенькие. Я раскошелилась с этой зарплаты даже на новую игрушку и витамины для Волка. Кушать, правда, мне теперь рис с гречкой весь месяц.

– Сахар есть? – возвращает меня на землю низкий с хрипотцой голос.

Он же никогда не пьет с сахаром!

– Есть, – огрызаюсь в ответ.

Беру с полки сахарницу. Стыдно немного, что ложка прямо в ней лежит, но все равно ставлю. Пусть только отстанет! А Никита не двигается. Ждет, что я за него все сделаю?

– Ты издеваешься, да?

– Ни в коем случае.

Стискиваю зубы и, рассыпая песок на стол, трясущейся рукой подношу к чашке целую ложку с горкой да и бýхаю туда. Медленно помешиваю, гадаю, что он еще придумает. В комнате вроде ничего такого больше нет. Не поведет же купаться? Я только насчет этого волнуюсь – как в нашем прекрасном душе со сломанной рукой успеть помыться под теплой водой, которая идет не дольше пяти минут.

– Слушай, а давай перекусим, я не завтракал из-за тебя. – Артист из погорелого театра потирает живот. – Угостишь чем-нибудь?

Могу ковш с макаронами на голову надеть.

– Например? – щурю глаза, надеясь, что выгляжу кровожадно.

– А что есть?

– Яйца, рис…

– О! Может, глазунью?

– А может, болтунью? – подкалываю, но он не отступает.

Ладно.

На общей кухне никого не оказывается, аллилуйя! Девчонка из угловой квартиры заглядывает к нам со стопкой грязных тарелок, но тут же, смутившись, удаляется. Отлично, не будет любопытных глаз.

Лезу в холодильник, достаю подписанную упаковку яиц и кривлюсь – ставила полную, уже трех нет. Как всегда, блин! Немного теряюсь: обычно-то я яйца ножом раскалываю, а тут придется изловчиться. Примеряюсь, вспоминаю видео из кулинарных программ, где повара одним ловким движением разбивают уголок о край стола. Почти грациозно бью первое, но оно лопается прямо в ладони и растекается противной жижей.

Черт!

Отряхиваю руку над тарелкой, бросаю скорлупу туда же. Сковородка уже шкварчит. Я уменьшаю огонь и пробую со вторым яйцом поаккуратнее – делаю маленькую дырочку, чуть разламываю пальцами и выливаю яйцо в масло.

– Есть!

И практически без скорлупы! Лишь пару мелких кусочков выбираю ложкой. Даже если и попадется, полезно будет Никите, в ней кальция много.

На радостях разворачиваюсь и, не привыкнув к новым габаритам, с ходу цепляю гипсом ручку: сковорода готова улететь мне в ноги, и я уже почти чувствую раскаленный металл. Правда, это только моя буйная фантазия – Никита перехватывает рукоятку слева от меня и удерживает сковороду на конфорке, но только чуть схватившийся белок от такого резкого движения выпрыгивает прямо на плиту.

Бум!

Я рычу от досады. Даже всхлипываю, но не плачу. Просто это правда тяжело! И я знаю, что Никита хочет доказать. Но еще тяжелее представить себя у него дома. Я ведь не могу, как прежде! Я не могу не думать о нем, не могу не думать о поцелуе! Я не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии, чтобы считал жалкой! Я хочу, чтобы он еще хотя бы раз захотел поцеловать так же, как тогда! Но он не захочет, если я буду похожа на побитую зверушку!

Опираюсь на стол здоровой рукой, бормочу под нос и слышу, как Никита встает, а сама смотрю, как бледнеют пальцы – так сильно впиваюсь ими в край.