o 06ca6b79ce8660b5

истинной женственности. В качестве примера он сравнивал несколько культурных групп.

По его мнению, европейская женщина бездарно пользовалась косметикой, а благодаря

своей бурной жестикуляции выглядела выведенной из себя. Розенберг указывал на

индийских женщин, скромно одетых, полных внутреннего и внешнего равновесия. В

танцах европейская женщина просто-напросто прыгала, стремясь привлечь к себе

внимание и сорвать аплодисменты. Женщины Индии и острова Бали в танцах стремились

довести до совершенства каждое движение, полное особого смысла.

Во время этой лекции Розенберг допустил одну непростительную для нациста ошибку. В

качестве примера он привел остров Бали, который был населен малайцами, явно

выходившими за рамки классификации высшей арийской расы. В итоге получилось, что

малайки были самим изяществом и женским совершенством, а европейки шумными

кривляками, недостойными уважения Розенберга.

155

Никто бы не обратил на это внимание, если бы не Геббельс.

Прагматичный Геббельс вообще всегда выступал с диаметрально противоположных

позиций. В 1942 году он задался вопросом: должны ли изящные балерины нести трудовую

повинность, где бы они стали «жирными и неловкими»? С одобрения фюрера он нашел

путь решения подобной проблемы. Эти девушки использовались там, где не наносился

урон их танцевальному изяществу. Для них были созданы специальные курсы. Впрочем, и

эта затея показалась Геббельсу неудачной. В те дни он писал в своем дневнике: «Это

прискорбное состояние дел в государстве, когда балерины и певицы должны освобождать-

ся от трудовой повинности специальным указом фюрера, тем самым создавая в сфере

немецкого искусства некий анклав, в котором изящество и красота могут безопасно

существовать без риска быть подвергнутыми брутальной маскулинизации». Для пророков

наподобие Розенберга подобная точка зрения была слишком мирской, слишком светской.

Но Геббельс правильно поставил акценты — в условиях использования женщин на

военных предприятиях ни о какой истинной женственности речи не шло.

Мнение относительно женского изящества и критику по поводу маскулинизации женщин,

конечно, могли высказывать только очень высокопоставленные нацисты. Большинство же

членов партии были вынуждены придерживаться официальной позиции НСДАП и

нацистского этикета. Функционеры добросовестно следовали линии, которая была

спущена сверху. И тут не обходилось без противоречий, которыми была полна вся жизнь

в Третьем рейхе.

В первые дни начала Второй мировой войны последовало министерское распоряжение,

фактически запрещавшее западные танцы. Региональный чин в

156

Кобленце, отвечавший за партийную пропаганду и культурное просвещение, подготовил

для гауляйтера проект решения, которым подвергались запрету танцы в стиле «свинг»

(линдихоп и т.д.). Они приравнивались к культурному извращению. После подобного

запрета любители танцев украшали залы плакатами с недвусмысленными намеками:

«Удовольствие не роняет достоинства».

Во многих городах полиция проводила рейды по ресторанам, выявляя курящих женщин.

Специальный полицейский уполномоченный в Эрфурте пошел еще дальше — он призвал

жителей напоминать всем женщинам о вреде курения и обязанностях матери. Подобные

во многом нелепые мероприятия стали следствием пропагандистской неопределенности,

которая царила среди руководства Третьего рейха. Там предпочитали ограничиваться

общими заявлениями о достоинстве немецкой женщины, ее простого поведения,

отвращения к украшениям и изысканным нарядам, ее естественного материнского

изящества. Но вместе с тем не было никаких конкретных указаний о нормах поведения и

правилах специфического нацистского этикета. Любое указание по этому поводу с

готовностью подхватывалось мелкими партийными функционерами, что в итоге

приводило не просто к произволу, но и вопиющей несогласованности.

Культурные пессимисты, помешанные на тевтонских ценностях, в изменениях тогдашней

моды видели результат воздействия на общество вырождающейся, дегенеративной

городской цивилизации. Но новые правители Германии подходили к этому вопросу с

опаской. При этом открыто высказываться, давая какие-то конкретные оценки,

побаивались. Вспомним хотя бы реакцию Гитлера на униформу «Союза немецких

девушек». Но с другой стороны, находились дремучие консерваторы, которые яростно

напа-

157

дали на любые новые веяния. Одним из лидеров таковых был священник Курт Энгельбрехт. С

яростью, достойной любого клерикала, он обрушивался на стремление к показной роскоши. В

модных новинках он видел только лишь проявление порочной чувственности, греховного

эротизма и необузданной животной страсти. По его мнению, немецкая женщина должна была

одеваться просто и благородно. «Броские цвета и яркие материалы подходят только шлюхам»,

— провозглашал он. На культурном уровне у обывателя появился новый образ врага: это

парижская проститутка, которая обшивалась у еврейских портных, диктуя моду немецким

женщинам. Французская мода провозглашалась позором. Дело доходило до абсурда.

Немецкий дух теперь должен был проникать даже в такое тривиальное дело, как приоб-