o 0a115616b968c99b

-Тетя, - женщина нашла ее пальцы и вытерла ими свое заплаканное лицо, - тетя, Хосе

теперь со мной развестись надо будет, иначе нельзя...

Марфа вздохнула, и, приподняв племянницу, устроила ее удобнее. «Хосе твой больше

жизни тебя любит, - тихо сказала она, гладя каштановые косы. «И никогда, никогда тебя не

бросит. Сейчас Белла вина принесет, вашего, и я все расскажу».

Девушки слушали, сидя на постели, и, Мирьям, наконец, сказала: «Как же это получается?

Папа спас маму от костра не потому, что он ее любил? А в песне...

Марфа закатила глаза: «На то и песня, дорогая моя. А отец твой, - она внезапно, мимолетно

улыбнулась, - не такой человек был, чтобы позволить кого-то за веру жечь».

-Да он и на Москве, - Марфа взяла руку племянницы, - тоже, человека, хорошего человека из

монастырской тюрьмы спас, вместе с отцом моим. Тоже его там – за веру держали. А уж

потом только, - женщина рассмеялась, - мама твоя на «Святую Марию» нанялась.

Мирьям взглянула в большое венецианское зеркало, что стояло напротив кровати, и, увидев

свои большие, заплаканные, распухшие глаза, вдруг подумала: «Все равно. Скажу Хосе, а

там – все равно».

-И дядя Джованни все это подтвердит, - добавила Марфа. «Он ведь тоже там был, и тоже –

твою маму спасал. И не волнуйтесь, - она посмотрела на девушек, - дон Исаак и донья Хана,

как не знали ничего, так и не узнают».

-А Хосе? – вдруг спросила Белла. «Он же сын Мендеса, бабушка, и он тоже – ничего не

знает?»

Марфа встала, и, глядя на девушек, сказала: «Нет. Дядя Джованни ему не все сказал,

решил, что не надо мальчику такое слышать».

-Теперь надо, - Мирьям нашла руку сестры и прижала ее к щеке. «Только, бабушка, я сама с

ним поговорю, ладно?».

Женщина посмотрела на заходящее солнце в окне и поднялась с кровати, - в одной длинной,

холщовой рубашке. «Белла, - попросила она, - согрей мне воды, надо помыться. Я потом

схожу кое-куда, ну, когда стемнеет».

Сестра, было, открыла рот, но, поймав взгляд бабушки, кивнув головой, - выскользнула в

коридор.

-Я Беллу завтра в Гаагу отвезу, - Марфа обняла племянницу, - и к празднику вашему

вернемся. Помни, - она поцеловала белую, мягкую щеку, - твой муж все поймет.

Мирьям вдруг присела на кровать, и, сцепив длинные пальцы, сказала: «Тетя, а ведь Хосе –

ему очень тяжело будет, ну, о Мендесе узнать».

-То сын, а то отец, - проворчала Марфа, убираясь. «Знает же Хосе, что Мендес и его мать

вместе жили – знает. Вот и это тоже, - она приостановилась с платьем Мирьям в руках,-

узнает. Хочешь, я ему скажу?

-Нет, - Мирьям взяла платье и разложила его на кровати, - я сама, тетя. Я смогу.

Марфа открыла окно пошире, впустив в комнату свежий, вечерний воздух и замерла – дождь

прекратился, по Зингелю медленно плыла какая- то лодка, и она увидела, как, с порога дома

Кардозо, машет ей рукой донья Хана.

-Уже лучше, - крикнула Марфа. «Завтра на вызовы пойдет!»

Она обернулась на племянницу, что, опустив ноги в медный таз с теплой водой, аккуратно,

серебряными, маленькими ножницами, подстригала ногти, и твердо повторила: «Уже

лучше».

Мирьям оглядела выскобленную кухню, и, взяв плетеную корзину, стала складывать в нее

фаянсовые тарелки. «Так, - подумала она, - еще стеклянную посуду сходить, окунуть, а

серебро – прокипятить. И донье Хане надо помочь, хоть на празднике нас всего шестеро

будет, а все равно - не надо ей самой на кухне стоять».

Она, было, подхватила корзину, но услышала в открытые ставни кухни веселый, знакомый

голос с канала: «Вот тут и швартуйтесь, да, сейчас разгружать будем!»

Женщина опустила тарелки, и, глубоко вздохнув, спрятав под чепец неприкрытые по-

домашнему волосы, - вышла на крыльцо.

Он выскочил на поросший нежной, молодой травой берег Зингеля, и, взбежав наверх, взяв

ее руки в свои, наклонившись, - прижался к ним губами.

-Дома, - подумал Хосе. «От нее свежестью пахнет. Счастье мое, девочка моя, как я по ней

скучал. Все, больше никуда и никогда один не уеду – буду брать ее с собой, и детей тоже.

Как я ее люблю, как люблю».

Он поднял темные глаза и рассмеялся: «Не надо плакать, все, все, я тут, я с тобой. Смотри, -

он потянулся, и стер слезу со щеки, - я привез нам новых книг, и тебе – инструменты

хорошие, зеркала, кюретки, ножи…

Мирьям все стояла, глядя на него, а потом, взяла мужа за руку: «Хосе, мне тебе надо что-то

сказать. Пойдем».

-Хорошо, - хмыкнул он, и, увидев ее побледневшее лицо, обеспокоенно подумал: «Да что

случилось? Я ее осматривал перед отъездом, и бабушку с дедушкой тоже, все здоровы был.

Пациентка умерла, или ребенок? У нее умирали уже, ну, что тут делать, мы же не

всесильны. Или, - он даже приостановился на мгновение, - папа? Нет, нет, только не это,

Анита с Пьетро еще маленькие совсем. Но Мирьям бы мне написала...»

Мирьям закрыла дверь опочивальни и тяжело, глубоко вздохнула, посмотрев на мужа:

«Похудел. Ну конечно, он хоть и хорошо готовит, да времени у него там не было, ел кое-как».

-Иди-ка сюда, - решительно сказал Хосе, потянув ее к большому креслу. Он усадил жену к

себе на колени, и, поцеловав, велел: «Рассказывай».

Он слушал, а потом, прервав ее, сбросив чепец с головы, прижал к своему плечу. «Тебе