o 0a115616b968c99b

надо со мной развестись, - услышал он сдавленный всхлип. «После такого..Ты не волнуйся,

я уеду».

-Редкостная глупость, - коротко ответил Хосе, слыша, как стучит ее сердце – коротко,

прерывисто.

-Но раввины говорят, - она вытерла нос о его камзол. «Что нельзя…, А я не могла, не могла

иначе, бабушка и дедушка не пережили бы...

-Я знаю, что говорят раввины, - терпеливо сказал он. «Я четыре года учился. А еще я знаю,

что никто за меня не будет решать – что мне делать, и как поступать. Это дело только моей

совести, Мирьям». Хосе посмотрел на закрытую дверь и вдруг похолодел.

-Папа! – услышал он далекий, детский голос. Маленькие кулачки отчаянно стучали в

прочную, толстую дверь. «Папа! « Ребенок кричал, а потом, устав, всхлипывая, свернулся в

клубочек на дощатом полу.

Хосе почувствовал мягкую, ласковую ладонь на своем лбу, и откуда-то издалека донесся

нежный голос: «Пойдем, сыночек. Возьми немножко игрушек, и пойдем».

Мирьям оторвала лицо от его плеча и неслышно спросила: «Ты плачешь? Что, что такое?»

-Я вспомнил, - Хосе все смотрел на дверь. «Он нас выгнал из дома, с мамой. Сказал, чтобы

мы уходили, а сам заперся. Я так кричал, так просил его выйти...

-А потом, - мужчина помолчал, - нам некуда было деться, и мы ночевали в поле, на окраине

города. Я ходил и подбирал отбросы, - чтобы мама поела, она ведь носила дитя, - а мама их

мне отдавала, я ведь был голоден..., Так что, - он едва слышно выругался сквозь зубы, -

правильно твой отец сделал, что его убил, я должен быть благодарен.

В наступившем молчании было слышно, как ветер шелестит листьями деревьев на канале.

«Я его сын, - вдруг сказал Хосе. «Мирьям, почему, почему так? Значит, и я тоже – могу быть

таким?»

Женщина взяла его лицо в ладони, и твердо сказала: «Нет, Хосе. Ты никогда, никогда таким

не будешь. Я знаю. Иначе бы я тебя не любила».

-Пойдем, - он потянул ее за руку. «Я больше не могу, Мирьям, я тебя так давно не видел.

Пожалуйста, - он поцеловал ее, - глубоко, нежно, сильно. Она вдруг, заплакав, сказала: «Я

не хочу, не хочу больше расставаться с тобой, - никогда».

-Не расстанемся, я обещаю тебе, - Хосе распустил ее косы. Каштановые, мягкие волосы

упали волной на его руки, запахло травами, и Мирьям сказала, пряча лицо: «Может быть, не

надо..., Ну, пока. Ведь мы не знаем, Хосе. А если что, - я выпью потом снадобье...»

-Ничего ты пить не будешь, - неожиданно жестко сказал он. «Хватит. Не позволю тебе себя

калечить, и так уже...- он посмотрел на заплаканное лицо жены. Мирьям пробормотала: «Но

как, это ведь будет....»

Хосе вдруг улыбнулся, и обнял ее – сильно, ласково.

-Твоя мама учила меня читать, - сказал он тихо, - и, когда мы пришли навестить ее в тюрьме,

отдала мне мешочек печенья – чтобы я поел. А ведь подумай, Мирьям, я не был ее

ребенком, совсем нет. Отец меня воспитал и выучил – а кто я был для него? Сирота,

полукровка, без рода, без племени? Тетя Марта вырастила мою сестру, Полли – как свою

дочь. Так что же я буду за человек, что за мужчина, если не сделаю того же самого?

-Ты будешь его ненавидеть, - Мирьям всхлипнула. «И я тоже. Я не смогу, не смогу. И мы не

будем знать, чей это ребенок».

-Не говори ерунды, - он поцеловал белую, нежную шею и стал медленно расшнуровывать ее

корсет. «Сейчас я тебя уложу в постель, и это будет наш ребенок. Мальчик. Или девочка, -

спохватившись, добавил Хосе, целуя ее карие глаза. «В общем, все равно, конечно. И мы

будем его любить, как же иначе?»

В его руках она вся была – как жемчуг, самый нежный, самый теплый. «Как хорошо, -

подумала Мирьям. «Господи, как хорошо, спасибо тебе».

Хосе на мгновение прервался и усмехнувшись, добавил: «А если этот мерзавец и вправду

появится в Старом Свете – то его здесь же и зароют в землю, обещаю тебе. Иди ко мне, -

мужчина поднял ее на руки, - иди, любовь моя.

Она кричала, - освобождено, счастливо, - а потом, обнимая его, не в силах отпустить,

сказала: «Надо сундуки разобрать».

-Не надо, - Хосе повернул ее к себе спиной и провел губами по выступающей дорожке

позвоночника. «И посуду кипятить не надо. Вообще, - он рассмеялся, целуя ее бедро, нежно

раздвигая ноги, - надо потом только принести мне какой-нибудь еды, и все. Но ни в коем

случае не одеваться, слышишь?

-Да, - простонала женщина. «Не буду, нет...»

-А завтра, - Хосе зарылся лицом в ее волосы, - пойдем к бабушке и дедушке. Потом

разберем сундуки. Потом я поработаю, и ты тоже. Потом окажемся здесь, - он провел рукой

по шелковой простыне, - и так будет всегда. А теперь дай мне заняться тем, о чем я мечтал

одинокими ночами в Италии, - он рассмеялся и Мирьям, плача от радости, спросила: «Часто

мечтал?»

-Каждую ночь, - сквозь зубы сказал Хосе и Мирьям, вцепившись пальцами в шелк простыни,

комкая его, шепнула: «Я люблю тебя!»

На белоснежной, льняной, отделанной кружевом скатерти, в массивных серебряных

канделябрах, горели высокие свечи.

Белла отломила кусок от круглой, чуть подгоревшей лепешки и сказала: «Очень вкусно! А в

Гааге мне понравилось, сейчас еще в Лейден с бабушкой поедем, а потом- в Париж».

-А следующей зимой опять к нам, - донья Хана внесла серебряное блюдо с мясом и со