o 26827bf23e6c9ef9

нелепую сторону. Устойчивая привычка к развязному смеху прекрасно

защищает

от Врага. Кроме того, она свободна от тех опасностей, которые содержатся

в

прочих видах смеха. Между развязным смехом и радостью --

огромное

расстояние. Развязность притупляет, а не проясняет разум и отнюдь

не

сближает

предающихся ей.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Отрадно видеть явный прогресс. Я только опасаюсь, как бы ты, стремясь

побыстрее добиться нужных результатов, не пробудил бы подопечного и он

не

осознал бы своего истинного положения. Хотя мы с тобой видим это

положение в

верном свете, мы никогда не должны забывать, насколько иным оно кажется

ему.

Мы знаем, что нам удалось направить его в другую сторону, увести

от

Врага. Но пусть он думает, что причины такого изменения вполне обыденны

и

легко и просто устранимы. Он ни в коем случае не должен заподозрить, что

сейчас он медленно удаляется от солнца в холод и мрак совершенно

безбрежной

пустоты.

Именно поэтому я почти обрадовался, услыхав, что он все еще

молится,

ходит в церковь и приступает к таинству. Я знаю, это опасно для нас, но

было

бы еще хуже, если бы он понял, как далек от высокого накала первой

поры.

Пока он внешне сохраняет привычки христианина, можно поддерживать

его в

уверенности, что у него просто появилось несколько новых друзей и

новых

удовольствий, но его духовное состояние в основном такое же, как и

шесть

недель назад. Пока он так думает, нам даже не надо бороться с

осознанным

раскаянием во вполне определенном грехе. Будем только ослаблять

смутное и

тревожное чувство, что он не совсем правильно вел себя в последнее время.

С этой смутной тревогой обращайся очень осторожно. Если

она

усиливается, она может пробудить человека и испортить всю нашу

работу. С

другой стороны, если ты заглушишь эту тревогу полностью, чего, вероятнее

всего, Враг тебе сделать не позволит, мы упустим возможность обернуть

ее

себе па пользу. Если же позволить ей развиваться, но не до таких

пределов,

когда она становится неотступной, переходя в подлинное покаяние, она

приобретет одно неоценимое достоинство. Пациенту будет все труднее думать

о

Враге. Все люди во все времена в какой-то степени испытывали эту неохоту.

Но

если мысль о Нем поднимает

в человеке целый ряд полуосознанных грехов, эта неохота

усиливается.

Тогда он возненавидит всякую свою мысль, напоминающую о Враге, как

близкому

к банкротству человеку ненавистен один вид банковской книжки. В

этом

состоянии твой пациент проникнется неприязнью к своим

религиозным

обязанностям. Прежде чем приступить к ним, он будет думать о них

настолько

мало, насколько это еще допускает чувство приличия, и по их окончании

он

будет забывать о них как можно быстрее. Несколько недель назад

тебе

приходилось искушать его фантазиями и невнимательностью во время

молитвы.

Теперь он примет тебя с распростертыми объятиями и почти начнет

упрашивать,

чтобы ты отвлек его и опустошил его сердце. Он сам захочет, чтобы

его

молитвы не были сердечными, ибо ничто не испугает его больше, чем

непосредственное присутствие Врага. Он станет стремиться к тому, чтобы

спящая совесть лгала.

Когда это состояние в нем укрепится, ты мало-помалу освободишься

от

утомительной обязанности использовать удовольствия в качестве

искушений.

Когда тревога и нежелание разобраться в сути этой тревоги уведут его

от

подлинной радости; когда привычка лишит приятности суетливые

удовольствия, а

возбужденность чувств накрепко привяжет к ним (к счастью, именно

так

привычка действует на удовольствие), ты увидишь, что его блуждающее

внимание

можно привлечь чем угодно. Тебе даже не нужно будет использовать

хорошую

книгу, которую он действительно любит, чтобы удержать его от молитв, работы

и сна; вполне достаточно колонки объявлений из вечерней газеты. Ты

заставишь

его терять время не только в интересных для него разговорах с приятными

ему

людьми, но и в разговорах с теми, кто ему безразличен, на совершенно

скучные

темы. Он у тебя временами вообще ничего не будет делать. Ты его

продержишь

до

поздней ночи не в шумной компании, а в холодной комнате, у

потухшего

камина. Всю его здоровую внешнюю активность можно подавить, а взамен

дать

ничто, чтобы под конец он мог сказать, как сказал один мой пациент, прибыв

сюда: "Теперь я вижу, что большую часть своей жизни я не делал ни того, что

я должен

был делать, ни того, что мне хотелось". А христиане говорят, что

Враг

-- это Тот, без Кого ничто не обладает силой. Нет, НИЧТО очень

сильно,

достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их

не

услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли.

Ничто

отдает эти годы на утоление любопытства, столь слабого, что человек сам

его

едва осознает. Ничто отдает их постукиванию пальцами,

притоптыванию

каблуками, насвистыванию опротивевших мелодий. Ничто отдает их

длинным,

туманным лабиринтам мечтаний, лишенных даже страсти или гордости, которые

могли бы украсить их, причем,