o 41e50fe5342ba7bb

Поэтому сокращал я их садистически — так, как может позволить только верлибр: втрое, вчетверо и даже вшестеро. И после этого они моему тщеславию нравились

больше. Вот одно из самых знаменитых стихотворений Верхарна: сокращено вчетверо, с 60 строк до 15. Оно из сборника «Черные факелы», называется «Труп»: Мой рассудок мертв — В гложущем саване он

плывет по Темзе.

Над ним стальные мосты,

Лязги поездов, тени парусов,

Красный циферблат с застывшими стрелками.

Мой рассудок мертв, Не вместив желания все

понять.

Мимо стен, где куются молнии, Мимо мутных

фонарей в узких улицах, Мимо мачт и рей, как

кресты Голгоф.

Мой рассудок мертв,

Он плывет в погребальный костер заката,

Сзади — город вздымает дымы, Вокруг — волны,

глухие, как набаты, Впереди же — бесконечность и

вечность Всем, кто мертв.

Вот для сравнения точный его перевод — старый, добросовестный, Георгия Шенгели: В одеждах, цветом точно яд и гной,

Влачится мертвый разум мой По

Темзе.

214

Чугунные мосты, где мчатся поезда,

Бросая в небо гул упорный, И

неподвижные суда Его покрыли

тенью черной. И с красной башни

циферблат, Где стрелки больше не

скользят, Глаз не отводит от лица

Чудовищного мертвеца. Он умер от

желанья знать, От страстной жажды

изваять На цоколе из черного гранита

Для каждой вещи лик идеи скрытой.

Он умер, в сердце восприяв Сок

познавательных отрав. Он умер,

пораженный бредом, Стремясь к

величьям и победам, Он раскололся в

пьяный миг, Когда вскипел закат

кровавый, И над его главой возник

Орлом парящим призрак славы. Не в

силах более снести Жар и тоску

смятенной воли,— Он сам себя убил

в пути, В цепях невыносимой боли.

Вдоль траурных замшенных стен, Вдоль

верфей, где раскат железный Тяжелых

молотов вещает вечный плен, Влачится он

над похоронной бездной. Вот молы, фабрик

алтари, И молы вновь, и фонари,— Прядут

медлительные пряхи Глухое золото в тоске и

страхе. Вот камня вечная печаль, Форты

домов в уборе черном, Закатным взглядом,

скучным и покорным, Их окна смотрят в

сумрачную даль. Вот верфи скорби на

закате, Приют разбитых кораблей, Что

чертятся скрещеньем мачт и рей На небе

пламенных распятий.

В опалах мертвых, что златит и жжет

Вулкан заката, в пурпуре и пемзе

Умерший разум мой плывет По Темзе.

Плывет на волю мглы: в закат, В тенях

багровых и в туманах, Туда, где плещет

крыльями набат В гранит и мрамор

башен рдяных, И остается сзади град

Неутолений и преград.

Покорный неизвестной силе, Влачится труп

уснуть в вечеровой могиле, Плывет туда, где

волн огромный рев, Где бездна беспредельная

зияет И без возврата поглощает Всех

мертвецов.

215

З А П И С И и в ы п и с к и

Сокращения такого рода вряд ли могли быть сделаны без помощи верлибра.

Однообразие приемов легко заметить: выбрасываются связующие фразы, выбра-

сываются распространяющие глаголы, сохраняются преимущественно существи-

тельные, а из существительных удерживаются предметы и выпадают отвлеченные

понятия. Со стихами, в которых предметов мало, а отвлеченных понятий много, такие

эксперименты получаются хуже. Вот три примера, не совсем обычных: первое

стихотворение сокращено втрое, второе вчетверо, третье впятеро: Берег, ночь, скала, одиночество. Вдалеке —

рыбаки вокруг костров. В черной памяти —

блеск и пляска города, И сквозь боль —

незабытый светлый взор. Жить бы мне здесь

— Как много был бы я судьбою одолжен; А

теперь у ней нет прав на благодарность. Это

юность стала раскаяньем, Опыт — пустотой,

И желанья мои — изгнанием.

Рощи, ручьи, цветы, переклички птичьи — Где

вы?

Ветер сквозь вечер, и зима приходит, как старость, Молча.

Я не печалюсь: утро взойдет, и весна откроет очи,

Вспыхнет цветок, блеснет мотылек, и душа взовьется В

небо.

У Бога мертвых нет.

Несчастливцы богаче счастливцев.

Счастье — лень, счастье — праздность, счастье — скука.

Лишь в ненастье волна узнает берег,

Где опора — друг,

И целенье, пусть краткое, — подруга.

Не равняйте нас: праведные боги

Им дали чувственность, а чувство дали нам.

Оригиналы — это Лермонтов, «Элегия», 1830; Гнедич, «Осень», 1819; Баратын ский,

«Поверь, мой милый друг...», 1820. Кто хочет, может проверить: строка или две в

каждом стихотворении сохранены почти буквально. Это, так сказать, переводы с

силлабо-тонического языка на верлибрический. (Так Батюшков переводил греческие

эпиграммы с метрического языка на силлабо-тонический).

Мне не хотелось бы, чтобы эти упражнения выглядели только литературным

хулиганством. В истории поэзии такие переработки появляются не впервые. Когда

александрийские поэты III в. до н. э. стали разрабатывать камерную лирику вместо

громкой, то они брали любовные темы у больших лириков-архаиков и перелагали в

короткие и четкие эпиграммы, писанные элегическим дистихом. В этом была и

преемственность и полемичность. Такая стилистическая полемика средствами не

теории, а практики была в античности привычна: если Еврипиду не нравилась