o 41e50fe5342ba7bb

«Электра* Софокла, он брался и писал свою собственную «Электру» (современный

литератор вместо этого написал бы эссе «Читая "Электру"»). Разумеется, ни мне, ни

кому другому не придет в голову полемизировать от своего имени с поэтом

216

Лермонтовым или поэтом Верхарном. Но полемизировать от имени современного вкуса

против того вкуса риторического романтизма или риторического модернизма, которыми питались Лермонтов и Верхарн, — почему бы и нет? Если мы не настолько

органично ощущаем стиль наших предшественников, чтобы уметь подражать им, как

аттицисты аттикам, — признаемся в этом открыто, и пусть потом наши потомки

перелицовывают нас, как мы — предков (если, конечно, они найдут в нас хоть что-то

достойное перелицовки).

Можно ли утверждать, что именно лаконизм — универсальная черта поэтики XX

века? Наверное, нет: век многообразен. Но это черта хотя бы одной из поэти ческих

тенденций этого века — той, которая восходит, наверное, к 1910-м гг., когда начинали

имажисты, и Эзра Паунд написал знаменитое стихотворение из четырех слов —

конденсат всей раннегреческой лирики, вместе взятой: «Spring — Too long — Gongyle»

(Гонгила — имя ученицы Сапфо, затерявшееся в ее папирусных отрывках). Краткость

ощущалась как протест против риторики — хотя на самом деле, конечно, она тоже была

риторикой, только другой. Напомним, что и задолго до Паунда у самого Лермонтова

такое стихотворение, как «Когда волнуется желтеющая нива...», было не чем иным, как

конспектом стихотворения Ламартина «Крик души»: та же схема, та же кульминация, только строже дозированы образы, и оттого текст вдвое короче. Впрочем, краткость

краткости рознь, и не от всякой стихотворение приобретает вес. Марциал писал другу-

поэту:

Те лишь стихи коротки, где не сыщется лишнего слова, А у тебя, мой дружок, даже двустишья длинны.

При обсуждении этих переводов было замечено, что Верхарн в них становится

похож на молодого Элиота. (На мой взгляд, скорее на Георга Гейма.) А сокращенный

Мореас, кажется мне, — на японскую или китайскую поэзию. Это, конечно, дело

субъективных впечатлений. Важнее другое: вероятно, если два переводчи- ка-

сократителя возьмутся за одно и то же стихотворение, то у них получатся два совсем

разных сокращения: один выделит в оригинале одно, другой другое, и каждый

останется самим собой. И очень хорошо: не всем же переводам быть филологически

честными.

А мне лично как литературоведу интереснее всего такой вопрос. Можно ли вообще

считать получающиеся тексты переводами? Идейное и эмоциональное содержание

оригинала — сохранено. («Нет,- возразили мне,- от сокращения эмоция становится

сильнее». Может быть.) Композиционная схема — сохранена. Объем — резко

сокращен. Стиль — резко изменен. Стих — изменен еще резче. Много убавлено, но

ничего не прибавлено. Достаточно ли этого, чтобы считать новый текст переводом

старого, пусть вольным? Или нужно говорить о новом произведении по мотивам

старого? Здесь есть возможность для многих праздных разговоров но, конечно, не

сейчас.

При стихах Верхарна и отчасти Ренье помечено, сколько строк перевода получилось

из скольких строк подлинника (так сказать, «в какую долю оригинала»). Все стихи

Мореаса — из книг «Стансов» (нумерация их — на поле слева), где все стихотворения

— по 16 строк, а переводы — по 4 строки.

Э . В е р х а р н

Из«Призрачных деревень»

217

З А П И С И и в ы п и с к и

Перевозчик

17/60

Перевозчик гребет к бурному берегу, А в зубах зеленая камышинка.

Крут поток,

И все дальше облик на берегу.

Сломлено весло.

Смотрят очи окон и циферблаты башен.

Сломлено другое.

Все отчаянней облик на берегу.

Сломлен руль.

Меркнут очи окон и циферблаты башен.

Он без сил.

Только слышен голос на берегу.

Рвется взгляд

В умирающий голос на берегу.

218

Море раскрыло пасть. Гибнет страсть,

Но жива в волнах зеленая камышинка.

Рыбаки

15/88

Ночь. Снег. Река. Луна. Огоньки.

Рыбаки.

Судьбы в безднах. Неводы над безднами.

Полночь бьет.

Сырость. Сирость. Безмолвие. Онемение. Каждый тянет свое из

черных вод Боль. Беду. Нищету. Раскаянье.

У реки ни конца и ни начала.

Тишь. Смерть.

Не дырявит туман кровавый факел. Люди удят себе погибель.

А над спинами, над тучами, над мраком — Светлокрылые звезды в голубизне.

Но застывшие этого не чувствуют.

Столяр

12/7

5

Столяр знания

Шарит вздыбленным мозгом

В золотой ночи мирозданья.

Блеклый взгляд сквозь очки, Растопыренный циркуль, отвес, лекало, Тень от рамы крестом на верстаке.

Мир сквозь ум

Точится в квадраты, триангли, диски — Без огня и даже без

тоски.

Эти диски — как просфоры причастия.

Он умрет — и будут играться дети Безделушкой вечности.

219

З А П И С И и в ы п и с к и

Звонарь

15/78

Как слепые быки, ревет гроза.

Молния в колокольню! Запрокинутый звонарь в вышине —

И набат над площадью Громом рушится в зернистые толпы.