o 746a5c7ff3383046

но, долго прожив вне Петербурга, не имел об этом никакого представления.

Из случайных работ, очень нечасто перепадавших в период наших тяжелых

материальных невзгод, но хорошо оплачивавших авторский труд и приносивших

нравственное удовлетворение, были статьи Василия Ивановича в "Отечественных

записках" (во времена редакторства Некрасова, Елисеева и Салтыкова) под

названием "Обзор книг и руководств для общего образования"18. Особенное

оживление внесло в жизнь Василия Ивановича летнее временное заведование

редакциею "Отечественных записок". Когда однажды Елисеев уезжал на лето

лечиться за границу, он передал свои обязанности Василию Ивановичу. Елисеев

остался им, видимо, очень доволен, так как он говорил мне, от какой массы чтения

плохих статей избавил его в то время Василий Иванович, какой подробный отчет он

давал ему письменно об их содержании, до какой щепетильности он доходил, когда

приходилось решать вопрос относительно приема той или иной статьи, при

малейшем сомнении отсылая рукопись за границу на просмотр ему, Елисееву.

Некрасов, встретив Василия Ивановича, просил назначить ему день, когда он

может посетить нас. Василий Иванович пригласил его на наш журфикс во вторник.

Никогда не забуду, сколько неприятностей и огорчений вынесла я во время этого

появления у нас Некрасова.

Вместе с другими к нам в тот вечер пришел наш знакомый, Владимир Романович

Щиглев19. Это был человек вполне честный, не без некоторого и литературного

дарования, но не по разуму радикальный, крайне узкий и однобокий в своих

суждениях, всегда точно ищущий, на кого бы направить стрелы своего грубоватого

остроумия и до неловкости прямолинейного, резкого обличения. Он был

чистокровным нигилистом до мозга костей, и хотя грубость нигилизма и его

эксцентричности в мелочах сильно сгладились в конце шестидесятых годов, но

Владимир Романович оставался совершенно таким же, каким был в начале этого

десятилетия. Для примера приведу следующее.

Однажды он пришел к нам и, увидав на столе оттиск уже гораздо раньше

напечатанного в журнале перевода трагедии Софокла "Антигона"20, спросил:

-- Зачем извлечена из архива эта азбучная старина?

Когда он узнал, что Василий Иванович собирается издать ее отдельной

книжечкой, он, по обыкновению, резко заметил:

-- А к вам таки, как банный лист, прилипли старые кумиры... Ведь они в свое

время уже были высмеяны!

-- И напрасно... Такое произведение, как "Антигона", вечно останется прекрасным

поэтическим произведением,-- отвечал Василий Иванович.

-- А вот я считаю это с вашей стороны если не настоящей изменой знамени, то, во

всяком случае, сделкою с совестью,-- отрезал он.

И вот этот-то человек ненавидел Некрасова всеми силами своей души за его

стихотворения, посвященные Муравьеву и Комиссарову21. Его неутолимая

ненависть не угомонилась и тогда, когда поэт в свое оправдание напечатал свое

дивное, трогательное стихотворение "Неизвестному другу"22; те же злобные

чувства пылали в нем и позже, когда уже выяснилось, что стихотворение к

Муравьеву, которое особенно скомпрометировало репутацию знаменитого поэта,

было написано им не для приобретения личных выгод, а чтобы спасти

"Современник" и под влиянием советов знакомых. Но В. Р. Щиглев презирал какие

бы то ни было выяснения и смотрел на них как на принципиальную

неустойчивость тех, кто думал, что можно чем-нибудь обелить, как он выражался,

"гнусные преступления против общества".

На этот раз у нас было много гостей: мы устроили для приема их две комнаты

рядом и настежь открыли двери топ и другой, так что образовалась как бы одна

большая комната. Первая из них была уже занята гостями, сидевшими за чайным

столом, а в их числе и Некрасов с Василием Ивановичем. Во второй комнате --

подле двери передней за стол усаживались только что входившие посетители.

Пришел и Владимир Романович. Он долго не замечал Некрасова, хотя узнать его

было нетрудно по фотографиям, которые повсюду продавались. Наконец Владимир

Романович остановил на нем свой взгляд. Краска негодования мгновенно покрыла

его щеки; он откинулся на спинку стула и с вызывающим видом бросил мне,

неподалеку сидящей от него:

-- Как? У вас этот Исав, который за чечевичную похлебку продал свое

первородство! 23 И вы, пострадавшие от современного строя, водите знакомство,

делите хлеб-соль с человеком, публично выступавшим с прославлением героев

нашего гнусного режима?

Одна из дам, сидевшая подле него, дернула его за рукав и зашептала ему что-то,

чтобы прекратить скандал, но подлила только масла в огонь. Владимир Романович

резко выдернул свой рукав и продолжал громить еще с более искусственным

злобным хохотом:

-- Да-с, такие писатели, как этот господин, более других повинны в

общественных подлостях! Они снискали себе громкую популярность своими

произведениями честного характера, а как только ветер подул в другую сторону,

переменили направление и пустились прославлять мерзавцев, которые душат

честных людей. Не оправдывать следует таких перебежчиков, а клеймить!..

От этих слов у меня просто потемнело в глазах. Моя соседка дернула меня за