o 746a5c7ff3383046

надо. А лучше всего написала бы два слова: "музыка, французский", вот и вся

недолга.

-- Конечно, вы больше виноваты, чем она,-- с своей неизменно саркастической

улыбкой замечал Григорий Захарович.-- Понять Екатерину Павловну дело

несложное, а вы давно с ней знакомы и все не можете приноровиться к ней.

-- Ты один только, мамулечка, сокровище мое, знаешь все, что следует... Пошлет

меня за книгой или за чем-нибудь другим и все запишет. Вот я у него никогда

ничего не перепутываю...-- И она бросается его обнимать.

Он освобождал свою шею от ее объятий, но никогда не делал этого резко или

грубо, а чаще всего совсем не отстранялся от ее ласк даже в присутствии

посторонних. Если бы они стесняли или шокировали его, ему бы, конечно, стоило

сказать ей только одно слово и это уже никогда бы не повторялось.

-- Вы, вероятно, хорошо знакомы с французскою пасторалью,-- говорил Григорий

Захарович, обращаясь ко мне в одну из минут, когда она душила его в своих

объятиях.-- А теперь полюбуйтесь на идиллию из русской семейной жизни.

Хотя Екатерина Павловна совсем бесцеремонно обращалась с молодыми

девушками, но была горячо любима ими. Однажды я пришла на ее четверговый

журфикс довольно рано, а несколько молоденьких девушек уже увивались около

нее и без умолку болтали, перебивая друг друга.

-- Ну, довольно стрекотать! Брысь по местам! Когда кто приходит позначительнее

вас, вы без напоминания должны освобождать место...--- говорила она им не то

шутливо, не то сердито.

Барышни с хохотом бросились к стульям подальше от стола.

-- Ну, моя значительность довольно сомнительного характера...-- заметила я.

-- Зачем так говорить?.. Как же тебя приравнивать к этим птицам небесным? Ты и

постарше их, и порассудительнее, и уже давно работаешь. А они что? Стрекозы,

сороки. Может, стрекотанием-то у них все и ограничится.

Особенно усердно защищала Екатерина Павловна всех, кого она любила, от

нападок, сплетен и злословия. В таких случаях она проявляла необыкновенную

стойкость, мужество, даже выдержку, что, казалось, совсем было несвойственно ее

натуре. По этому поводу произошел однажды даже превеликий скандал. У

Гайдебурова в доме было многочисленное собрание знакомых. Присутствовали на

нем и Елисеевы. Это было в ту пору, когда оба супруга особенно дружили с

Мариею Александровною Маркович (Марко Вовчок)26. В одной группе заговорили

о том, что она, получая переводы от Звонарева с платою по 15 рублей за лист,

передает их другим, уплачивая за него по 6--7 рублей, а остальное кладет в свой

карман.

-- Может быть, на ее обязанности лежит редактирование переводов и ей

приходится много возиться с выправкою их,-- заметила Екатерина Павловна.

Но тут со всех сторон градом посыпались обвинения на Маркович. Самыми

горячими обвинительницами явились Е. И. Конради и Л. П. Шелгунова, обе

писательницы-переводчицы. Они смело называли фамилии своих знакомых,

подвергшихся разнообразной эксплуатации со стороны Маркович. В пылу этих

обличений никто не замечал или не придал никакого значения тому, что Екатерина

Павловна то и дело переспрашивала фамилии лиц, пострадавших от Марко Вовчок,

и, наклоняясь над столиком в углу, что-то записывала. Когда хозяева пригласили к

закуске своих гостей, Екатерина Павловна, садясь за стол, заявила громогласно, что

если бы все то, что было здесь сказано о Маркович, подтвердилось, то ни она, ни

"мамка" не считали бы возможным подавать ей руку. Судя по оживленной улыбке

Григория Захаровича, можно было думать, что он вполне одобряет выходку своей

жены.

Прошло несколько недель, и я уже забыла об этом инциденте, как вдруг ко мне

приехала Екатерина Павловна и Марко Вовчок, которую я несколько раз встречала

у Елисеевых, но до тех пор мы не бывали друг у друга. Романами И рассказами

преимущественно из быта малорусских крестьян Марко Вовчок приобрела

огромную популярность в обществе, особенно среди молодежи того времени. Это

была женщина выше среднего роста, полная, не особенно красивая, но, как про нее

говорили, лучше всякой красавицы. Когда она была уже не первой молодости, с

чрезвычайно густыми, широкими черными бровями, с несколько расплывшимися,

но весьма подвижными чертами лица, с умными темно-синими проницательными

глазами. Одета она была всегда необыкновенно изящно, по моде, но небрежно,

Екатерина Павловна заявила, что она завезла Марко Вовчок, а сама посидит у меня

недолго: ей необходимо посетить кое-кого все по тому же "грязному делу". На мой

вопрос, о каком деле она говорит, она тотчас же напала на меня за то, что я так

легко забыла о помоях, которыми обливали Марию Александровну, "нашу честную,

всеми уважаемую писательницу", с энтузиазмом говорила она, добавив к этому,

"что если все так легко забывать и прощать клеветницам, то они всегда останутся

такими же низкопробными существами. В таком случае мужчины будут вправе

считать себя выше нас, женщин, даже в нравственном отношении... На это не

должна равнодушно смотреть ни одна порядочная женщина". Затем Екатерина

Павловна сообщила, что собрала сведения относительно большинства тех, с кем