o 746a5c7ff3383046

вторую девушку удалось привезти в деревню. Однако в семейном доме, где ее

поселили, она проявила необузданный характер, предавалась беспрерывным

вспышкам гнева, выкидывала то непозволительные шалости, то детские капризы.

Ее начали сторониться и смотрели на нее как на ненормальную. Через несколько

недель после ее водворения члены семьи решили, что жить с нею невозможно,

собрали необходимую сумму на дорогу и на прожитие на первый месяц и дали ей

возможность уехать, куда она сама пожелала. Третья проститутка, кроткого,

миролюбивого характера, честная по натуре, всем своим любящим сердцем

привязалась к человеку, который помог ее освобождению из дома терпимости: она

вполне добропорядочно прожила всю свою недолголетнюю жизнь, работала,

сколько хватало сил, но оказалась крайне болезненною. О судьбе этих трех девушек

я сообщаю только по слухам.

В тех кружках, к которым я имела какое бы то ни было отношение, описанная

выше попытка спасать девушек из домов терпимости была последнею,-- я, по

крайней мере, ничего не слыхала о том, чтобы кто-нибудь еще предпринимал что-

либо подобное. Вообще это увлечение вспыхнуло как-то внезапно и так же

внезапно погасло.

Иначе дело обстояло в семейной сфере (понимая под этим отношения между

родителями и детьми) и в брачных союзах. Тут недоразумения, конфликты, тревоги,

отчаяние, тяжелые драмы наполняли собою всю эпоху шестидесятых и первую

половину семидесятых годов, пока в этой семейной революции не обновились

понятия, взгляды и обычаи.

Недоразумения и раздоры между отцами и детьми, начавшиеся у нас издавна,

особенно обострились в шестидесятые годы. Общество представляло тогда две

диаметрально противоположные группы -- прогрессивную и консервативную. К

первой из них преимущественно принадлежала молодежь, но не только она одна, а

все наиболее живое, чуткое, образованное в обществе. Представителей

консервативной группы тогда обыкновенно называли крепостниками; к ним

причисляли всех, державшихся старых порядков и отрицавших необходимость

изменения чего бы то ни было в наших нравах. К прогрессивной группе в семье

большею частью принадлежали взрослые дети, а к консервативной -- родители.

Диаметрально противоположные воззрения этих двух поколений сделали

совместную жизнь членов семьи невозможною. Этот разлад давал себя чувствовать

во всех классах русского общества: сыновья дворян отказывались занимать весьма

многие должности своих отцов, находя их недостаточно честными и благородными;

сыновья чиновников находили зазорным для себя сидеть в канцеляриях и

департаментах или корпеть над какою-нибудь механическою работою, которая не

может ни удовлетворять умственным запросам, ни приносить пользу ближним;

даже сыновья очень многих купцов находили теперь, что нельзя заниматься

торговлею, так как относительно этого рода деятельности недаром сложилось

убеждение: "Не надуешь, не продашь". Дочери порывали с родителями потому, что

они не желали выходить замуж за тех, кого родители выбирали им в мужья. Многие

из них глумились даже над обрядом венчания, если он был обставлен помпезною

пышностью и церемониею и если виновница торжества являлась на него в пышном

белом наряде с померанцевым венком и фатою на голове. Молодое поколение

находило, что для того, чтобы ничто не напоминало этот мишурный блеск брачного

обряда, скрывавшего столько лжи и обмана, служившего ширмою для выгодной

сделки между родителями, необходимо обставлять его совершенною простотою и

естественностью, соответственными современным демократическим взглядам. И

немало новобрачных уже являлось в церковь совершенно запросто: невеста без

флердоранжа, жених -- без всяких атрибутов свадебного торжества,-- оба в простых

платьях, в которых они обыкновенно отправлялись на уроки.

Разрывы детей с родителями, жен с мужьями оказывались самыми характерными

явлениями эпохи шестидесятых годов. Даже в тех семьях, где детей горячо любили,

им все же нередко приходилось резко порывать с родителями, и здесь происходила

не менее ужасающая драма, как и там, где деспотически расправлялись с ними. В

этих семейных драмах не было ни правых, ни виноватых, были только несчастные

люди, случайно попавшие под тяжелое колесо переходного времени. Девушки

желали учиться и стремились в столицы, где они мечтали не только приобретать

знания, но и найти условия жизни, более справедливые и разумные, более

соответствующие современным требованиям, чем те, которые они встречали в

своей допотопной семье, так беспощадно губившей все проблески самостоятельной

мысли и всякую индивидуальность. Как было им не броситься отважно в новую

жизнь, когда все кругом говорило им, что, продолжая дышать смрадом

окружающей среды, они одним уже этим совершают преступление.

В таких случаях положение девушки являлось особенно трагичным. Переговоры

и мольбы о том, чтобы ее пустили в столицу учиться, очень часто ни к чему не

вели: родители не понимали, как может их дочь жить на чужой стороне без

надлежащей опытности, без родных и какой бы то ни было опоры. Они не видели

примера, чтобы молодая девушка благополучно устраивалась самостоятельно, да