o a3f5f3fb25c31a8f

Он хозяином встал на мохнатый матик, положенный у трапа, пошаркал по нему ногами и

глуховатым голосом спросил:

— Капитан дома? Мне к нему.

— У себя. Проводить? Он кольнул меня глазами.

— Не надо. Найду сам. — И уверенно поднялся на бот-дек, где помещалась капитанская каюта.

Сашка Сергеев, проходивший по палубе, остановился. Он с нескрываемым интересом уставился

на незнакомца. Когда тот скрылся наверху, Сашка спросил меня:

— Знаешь, кто это?

— Понятия не имею.

— Зузенко. Пришел сменять нашего капитана. Он в отпуск уходит.

Зузенко? О нем я кое-что слышал. Говорили, что Зузенко очень строг к команде и достаточно

одного его слова, чтобы человек вылетел из пароходства навсегда, что он упрям и никого и

ничего не боится. Рассказывали даже, что, когда Зузенко несправедливо сняли с какого-то судна,

он запер каюту со всеми документами и кассой, положил ключ в карман и уехал в Москву

доказывать свою правоту. Пароход простоял двое суток — не будешь же ломать каюту и сейф,

— а через два дня Зузенко вернулся, как ни в чем не бывало поднялся на мостик, и пароход

снялся в рейс.

Через три дня «Рошаль» пошел в Гамбург под командованием нового капитана. Василий

Федорович Федотов, или, как мы называли его за глаза, дядя Вася, наконец получил отпуск.

Я с некоторым беспокойством встал на руль. Вахту нес третий помощник Коля Комолов. Мы с

ним дружили, и поэтому, несмотря на то что помощнику не положено с матросом рассуждать о

капитане, я рискнул спросить:

— Как кэп?

Комолов пожал плечами, ничего не ответил. По этому молчаливому жесту я понял, что

штурману не нравится новый капитан. Меня это не удивило. К Василию Федоровичу привыкли,

полюбили за шутку, веселый характер, простое обращение. А тут «сложный» Зузенко.

Капитан поднялся на мостик через полчаса. Я услышал тяжелые шаги на трапе, потом

открылась дверь. Зузенко вошел в рулевую, наклонив голову. Подволок в рубке для него был

низковат. У штурманского стола он остановился и взглянул на карту.

— Последнее определение в двадцать пятнадцать по Гогланду и Родшеру, — доложил Комолов.

Капитан кивнул головой. Он подошел к окну рубки, прижался лбом к стеклу и простоял так

минут десять, разглядывая море. Тишина угнетала. Отчетлива слышались только шаги

помощника на мостике и постукивание рулевой машины. Наконец капитан отлепился от стекла

и сказал Комолову:

— Возьмите три градуса на дрейф в двадцать один тридцать.

Зузенко повернулся и, не сказав больше ни слова, пошел к себе в каюту. Штурман облегченно

вздохнул.

Да, новый капитан был полной противоположностью нашему дяде Васе. Обычно он приходил

на мостик, задумчиво рассматривал карту, глядел на море и спускался к себе. Уходил, бросив

два-три слова помощнику.

В Гамбурге после выгрузки «Рошаль» поставили в бассейн под названием «Африка-хафен».

Сказали, что груз еще не прибыл. Придется подождать сутки. Вечером все свободные от вахты

отправились в город. Я остался на судне. Пароход стоял в отдаленном углу гавани, непривычно

тихий и темный. У трапа светила переноска, да иллюминаторы бросали на причал круглые

желтые лучи. Ночь выдалась теплая, звездная. Я вышел на палубу. Гамбург полыхал

разноцветной неоновой рекламой. Мое внимание привлекли нежные звуки музыки, льющиеся

откуда-то сверху. Я поднялся на бот-дек. Музыка доносилась из открытого иллюминатора

капитанской каюты. Играла гавайская гитара. Я прислонился к надстройке, принялся слушать.

Неожиданно передо мной появился капитан. Я отпрянул от иллюминатора. Было страшно

неловко. Еще подумает, что я подсматривал или подслушивал. Но Зузенко спросил:

— Л-любишь м-музыку? — Капитан немного заикался.

— Очень.

— Я т-тоже. Пойдем. У меня самые последние пластинки.

Это было так неожиданно: Зузенко приглашает к себе в гости матроса! Смущенный, я

последовал за капитаном. На столике стоял патефон, рядом на кресле лежала стопка пластинок

в бумажных чехлах.

Он завел патефон, поставил пластинку «Голубые Гавайи», уселся в кресло. Капитан сидел ко

мне в профиль, и я хорошо видел его лицо. Суровое выражение исчезло, черты смягчились,

губы улыбались, а глаза смотрели совсем не так пронзительно, как показалось мне в первый раз.

Эти глаза принадлежали человеку, много знавшему, мудрому, наделенному недюжинным умом и

волей. Казалось, что он совсем не замечает меня, так захватила его музыка.

Мы просидели с ним довольно долго. Наконец капитан опустил крышку патефона.

— Все. Хватит на сегодня.

Я поблагодарил и вышел на палубу. Ну и ну! Побывал в гостях у Зузенко. Никто не поверит.

Из Гамбурга «Рошаль» пошел в Англию. Наступила зима, Финский залив покрылся толстым

льдом, и Ленинградский порт на некоторое время перестал принимать суда.

В Лондоне Зузенко еще больше удивил меня. Увидев, что я собираюсь на берег — я был одет в

выходной костюм, — он позвал меня к себе:

— Т-ты на берег идешь?

— Да, Александр Михайлович.