o a3f5f3fb25c31a8f

щелканье кастаньет в далеком Буэнос-Айресе. На судно мы не поднимались.

У трапа всегда дежурил вахтенный. Мы стояли и с берега следили за жизнью на паруснике. Он

завладел нашими сердцами. И хотя мы прекрасно понимали, что ни о каком плавании на

«Товарище» мечтать не смеем, все же расстаться с ним так просто не могли…

И вдруг… Как-то поздно вечером раздался стук в окно. Я жил в первом этаже, и мы

пользовались окном как дверью, считая, что в комнату входить так ближе и удобнее. На улице

стоял Пакидьянц. Он был без кепки, какой-то взъерошенный, возбужденный. Я открыл окно, и

он как барс впрыгнул в комнату.

— Ухожу в плавание на «Товарище»! Буфетчиком! Понимаешь? Ура! — заорал он, бросаясь на

меня.

Юрка повалил меня на матрас, служивший тахтой, катал, давил, в общем проявлял восторг

дикаря. Наконец, когда мне удалось освободиться, я спросил:

— Как же ты сумел? Врешь ты все. Не может быть. Давай рассказывай.

— Истинная правда! Вот те крест! — и Пакидьянц для убедительности перекрестился. — А как

получилось? Невероятно. Понимаешь, я рассказал матери о «Товарище», ну, и упомянул

фамилию капитана. Она и говорит: «Дмитрий Афанасьевич — мой хороший знакомый». Ну, тут

уж я к ней прилип: попроси, чтобы взял меня на «Товарищ». Она туда-сюда, вуз, ученье, но я ее

довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он

выслушал маму, засмеялся и сказал мне: «Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да и

мест нет. Но я всегда стараюсь помочь тем, кто хочет плавать. Пойдешь буфетчиком?» — «Кем

угодно пойду». — «Только помни, — говорит он, — буфетчиком работать нелегко и не очень

интересно. Надо убирать каюты, кают-компанию, подавать на стол администрации, мыть посуду

и тому подобное. Работы много… Ладно, сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу

Фрейману». Оказывается, Лухманов уже не капитан «Товарища». Он начальник техникума.

Завтра иду на судно. Вот такие дела.

Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на «Товарище», а

я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.

— Что ты молчишь? — опять заорал Пакидьянц. — Ухожу в плавание, в Южную Америку!

Понимаешь ты это? Тра-ля-ля! — Он не мог сдержать своего восторга.

— Буфетчиком не то, — протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. — Не морская

специальность. Подай, принеси, помой… Вроде холуем будешь…

Но мои слова на него никак не подействовали.

— Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание. А там, может быть, и

в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать.

Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?

— Вообще-то здорово, конечно, — невесело согласился я. — А ты не можешь попросить

Лухманова, чтобы и меня взяли, а?

— Мест больше нет, Юрка. Но если что-нибудь освободится, я обязательно попрошу, — горячо

пообещал Пакидьянц. Он так хотел утешить меня и был таким счастливым, что мог обещать что

угодно. Ему все казалось простым и выполнимым.

Пакидьянц начал работать на «Товарище». Дня через три я пришел к нему в гости. Он с

гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с

несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко.

Теперь я часто приходил к Пакидьянцу после работы. И завидовал. Сидел, смотрел, как он моет

стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать,

если бы знал Лухманова и на «Товарище» было бы место… Нет, так дальше продолжаться не

может. Надо что-то предпринимать.

В один из моих приходов на «Товарищ» взволнованный Пакидьянц завел меня к себе в каюту.

— Освобождается место хлебопека. Федька Баранов уходит. Ты как?

— Хлебопека? Конечно, давай, — обрадовался я.

В своей жизни я не выпек ни одного хлеба, но желание попасть на «Товарищ» помутило мой

разум. Наверное, в тот момент я согласился бы принять любую должность.

— Давай, — без всякого энтузиазма промямлил Пакидьянц. Он был уверен, что я откажусь. —

А справишься? Ведь надо печь на сто семьдесят человек.

Эта цифра меня отрезвила. Сто семьдесят человек! Я подумал и отказался.

— Нет, не справлюсь. Отпадает. И тебя подведу, и старпома. Выгонят с треском.

Пакидьянц облегченно вздохнул.

— Не говори. Хлеб:то надо уметь печь., А я вот хочу тебя попросить. Может, позволишь Федьке

Баранову пожить у тебя месячишко, пока он на другое судно попадет.

— Пусть поживет, если мать разрешит.

Мама позволила, хотя и не очень обрадовалась. Пакидьянц познакомил меня с молодым

прыщавым парнем.

— Дэн Баранов, — представился он. — Так я к тебе чемоданчик заброшу? Давай адресок,

кореш.

В первый же вечер, когда мы улеглись спать — я на железную, узенькую, приютскую кровать,

Федька, как гость, на «тахту» — продавленный пружинный матрас, — он начал «травить»:

— В Гамбурге был? Нет? Жаль. Чудачки там мировые, я тебе скажу. Была у меня одна из «Блау