o a3f5f3fb25c31a8f

этаж. Длинные коридоры с дощатыми полами. Сюда выходят двери камер. В каждой по

тридцать, сорок мест. Трехъярусные железные койки. Посреди — круглая чугунная печка,

вокруг нее — дачные деревянные столики и складные стулья. Сыро, холодно, угрюмо. На

стенах и потолке чернеют влажные пятна сырости. На окна спущены бумажные шторы. Синие

лампочки затемнения делают нас похожими на мертвецов. Нас разводят по камерам. Я попадаю

в камеру номер одиннадцать.

Нами занимается унтер Вейфель. Он поджар, высок, подтянут. У него худое лицо и маленькие,

холодные, голубые, близко поставленные глаза. На груди его несколько орденских ленточек. На

ногах коричневые невысокие сапоги. Он быстр в движениях, энергичен, не очень криклив.

Первое впечатление после тех горлодеров, с которыми нам приходилось встречаться в

последнее время, неплохое. Он сказал, чтобы по всем вопросам обращались только к нему.

Камера номер одиннадцать находится под его наблюдением.

Вейфель ведет нас на четвертый этаж в кладовку, где орудует маленький кривоногий рыжий

человек со злыми глазами-буравчиками. Не успеваем мы войти, как он начинает кричать.

Вейфель смеется:

— Спокойнее, спокойнее, герр Коллер, еще успеете поговорить с ними. А пока выдайте им все,

что положено.

Завхоз ворчит себе под нос проклятия и принимается выдавать нам алюминиевые миски, ложки,

мыло, сделанное из песка и глины, ведра, тряпки… Все это он швыряет нам и не перестает

ругаться. Вейфель стоит в сторонке, улыбается тонкими губами. Кроме посуды каждый из нас

получает клетчатый синий мешок, который набивается стружками. Теперь все получено. Мы

возвращаемся в камеру.

Не успевают моряки устроить свои койки, осмотреться, раздается команда:

— Построиться!

Унтера выгоняют нас из здания тюрьмы. Смеркается. Стало еще холоднее. Стоят поеживаясь

шеренги моряков, переминаются с ноги на ногу. Появляется уже знакомый нам худой

полковник. Сейчас он в эсэсовском плаще, перетянутом ремнями, и какой-то особенной высокой

фуражке. Вейфель вытягивается, щелкает каблуками, докладывает, что по списку все налицо.

Он называет полковника «герр комендант». Ага, значит, это наш новый комендант. Полковник

выходит вперед и начинает речь. Он говорит долго и многословно о поведении в тюрьме-лагере

ИЛАГ-13, о мерах наказания, о великодушии Германии, о том, что мы, счастливцы, попали в

единственный в стране лагерь интернированных, о том, что мы вшивые русские и он не

допустит, чтобы мы развели в тюрьме вшей… Полковник орет, жестикулирует.

Кончал бы ты свою бодягу, старый ворон… Ты не оригинален, мы все это слышали

неоднократно и знаем, что ты ничего нового не скажешь… Ты горд, что фюрер вытащил тебя из

архивов старой кайзеровской армии и поручил «дело». Вот ты и стараешься, лезешь из кожи,

чтобы оправдать доверие. Мы все понимаем… Отпустил бы ты нас скорее… Как замерзли ноги!

Кажется, замерзло и сердце. Начинается тюремная жизнь, а может быть, медленная смерть?

—.. кто не пожелает выполнять наши требования, будет повешен. Мы прекрасно знаем, что вы,

моряки, — банда шпионов. Очень жаль, что вы интернированные, а не военнопленные и вас

нельзя ликвидировать сразу, но мы… О, мы все знаем. Знаем, что вы всех немцев хотели загнать

в Сибириен, но гений фюрера вовремя спас нас… Разойдись!

Черт, как замерзли ноги и безумно хочется есть! Наверное, до утра нам ничего не дадут.

Кажется, старый ворон кончил каркать… Пошли в камеры, попробуем там согреться. Молча

ложимся в койки. Голод не дает заснуть.

— Знаете, ребята, — раздается из темноты чей-то голос, — здесь до нас жили интернированные

англичане. Их перевезли в другой лагерь. Они вчера уехали. Я нашел записку в своем шкафу. А

во втором этаже осталось человек двадцать голландцев… Завтра мы их увидим и можно будет

расспросить о здешних порядках.

— А курить у них разжиться нельзя?

— Сразу не догадался…

Замолкает камера. Думы ползут бесконечной вереницей… О чем? О доме, о нашей проклятой

судьбе, о Красной Армии, сражающейся сейчас в осенних хлябях, о том, будут ли нас здесь

лучше кормить, о подлости гитлеровцев… Долго еще слышатся тяжелые вздохи, скрип коек. Не

могут заснуть моряки…

Первое тюремное утро. За окном хилый рассвет. В камеру влетает Вейфель, включает свет.

— Ауфштейн! Аппель! Быстро мыться и строиться!

По каменной лошадиной лестнице спускаемся в подвал, где установлены длинные

умывальники. Наскоро умываемся и бежим на двор. Там уже начинают строиться наши

товарищи. Голландцы стоят отдельно. Они с любопытством разглядывают нас. Прибегает

Вейфель, два других унтера делают перекличку и пересчитывают всех. Появляется комендант…

Повторяется вчерашний «аппель». Теперь так будет ежедневно. Команда «разойдись», и мы

расходимся по двору. Я подхожу к голландцам и по-английски спрашиваю:

— Ну, как тут?