o a3f5f3fb25c31a8f

упомянутого в списках погибших, наш переводчик получал один окурок.

Нервы у всех напряжены до предела. Вспыхивают беспочвенные ссоры. Не дай бог кому-нибудь

сказать о том, что Москва может пасть. На него набрасываются все. Не будет взята! Не может

быть взята! Вопреки газетам, несмотря на рассказы солдат, с которыми иногда удается

переброситься двумя словами, назло всей Германии, черт бы ее побрал! Не будет взята!

Вейфель набирает «арбайтдинст» — рабочую команду. Она должна обслуживать лагерь. Игорь

Маракасов попадает истопником в комендатуру, Ваня Кулин туда же уборщиком, Виктор

Шулепников работает маляром, Шилин — плотником, Виктор Свирин лагерным слесарем. Всех

наших поваров посылают на кухню в помощь кухонному унтеру Крифте, чеху по

происхождению. Два других унтера, Балаш и Гетц, ежедневно берут остальных на уборку

коридоров, подметание плаца, чистку брюквы. Балаш ненавидит русских. Он всегда груб с

интернированными, каждую минуту орет, сыплет проклятиями. Гетц — дурак и негодяй.

Излюбленное его место — у дверей тюрьмы. Когда интернированные идут строиться на

«аппель».

Гетц расставляет ноги, закладывает руку за борт кителя, раскачивается, как кобра, и наблюдает.

Стоит кому-нибудь замешкаться, сейчас же слышится рев Гетца:

— Шнель, унтерменш! Сакраменто! — и человек получает удар по лицу, затылку или спине.

Одного из судовых врачей назначают в ревир помогать немецкому фельдшеру. Страшное это

учреждение, ревир. Ревир — это тюремный лазарет. Раз в неделю на двор лагеря въезжает

черно-красный «оппель-капитан». Из него выходит офицер в чине лейтенанта. Он высок, молод,

красив. Черные тонкие усики, на правой щеке шрам в виде креста, след корпорантской дуэли, в

руке стек. В петлицах орденские ленточки. Он немного прихрамывает, видимо успел побывать

на фронте. Это «герр артс» — лагерный врач. Он медленно поднимается во второй этаж, в

ревир. При виде офицера фельдшер и судовой врач вытягиваются по стойке «смирно». Это

железный закон. Не исполнишь— ударит. Доктора надо уважать. Ведь он приносит

«облегчение» страдающим и у него высшее образование. Фельдшер подскакивает к лейтенанту,

делает короткий доклад. Начинается обход больных. На почтительном расстоянии за немецким

врачом следуют фельдшер и наш доктор. Лейтенант брезгливо, кончиком стека приподнимает

края одеял, он смотрит на вконец исхудавшие тела больных. На лице у доктора отвращение. Он

зажимает нос белым платком.

— Проветрить! Откройте все окна, — распоряжается немец.

Фельдшер бросается выполнять приказание. Промозглый, холодный ветер врывается в

помещение.

— Но ведь у некоторых высокая температура… — тихо шепчет наш доктор. Его не слушают.

Обход продолжается.

— О, шмутциге лёйте! Грязные люди, сборище симулянтов, — цедит доктор. — Франц! Вот

этого на работу, этого тоже, и этого, и этого…

— Герр артс, — решается подать голос наш доктор, — они очень истощены. Очи не могут даже

твердо ходить. Я прошу вас…

Немецкий врач презрительно глядит на русского.

— Я знаю, все вы заодно, На работу. А этот, кажется, действительно, слаб. Франц! Шприц! Я

ему сделаю укол.

Фельдшер подает офицеру шприц.

— Не вскипела еще вода, господин доктор, — говорит фельдшер, — одну минутку…

— Ерунда. Обойдемся.

«Герр артс» вкалывает шприц в вену больному моряку, набирает кровь, выпрыскивает ее на

стенку. Потом наполняет шприц лекарством и вторично делает укол. Все. Помощь больным

оказана. Можно уезжать. Марки за визит врач получит у коменданта. В его служебные

обязанности не входит лечить всякое дерьмо, все равно подлежащее уничтожению.

— Хайль! — вытягивает руку доктор и выходит из ревира.

Франц Прокопец неплохой парень. Он виновато смотрит на русского врача. Ему стыдно. Ведь

он все-таки фельдшер, понимает кое-что в медицине. Он знает, каким издевательством над ней

выглядит то, что сейчас проделал немецкий врач. Ему жаль этих моряков.

— Шлехт, шлехт, — укоризненно качает головой Франц. — Так нельзя. Так промывать шприц…

О, Сакраменто!

Он высовывается в открытое окно. На дворе урчит «оппель-капитан». Как только машина

скрывается за воротами, Франц в сердцах захлопывает рамы. Это единственное, чем он может

выразить свой протест.

Ревир, ревир… Лучше не попадать туда. Лучше умереть на своей трехъярусной койке…

С тех пор как наши арбайтдинсты вышли на кухню и за проволоку, на двор комендатуры, мы

немного начинаем разбираться в окружающей обстановке. «Рабочие» все видят, кое с кем

разговаривают, ведут беспрерывное наблюдение.

Вот что нам удалось узнать. Нас охраняет гарнизон в сто человек. Солдаты хорошо вооружены.

Комендант— старый прусский офицер, преданный фюреру до последнего волоса. Его

помощник — хауптман фон Ибах, Он не очень-то одобряет все, что происходит у нас в лагере,

но молчит. Ибах богатый помещик, землевладелец.