o a3f5f3fb25c31a8f

Есть еще гестаповский офицер Зиппель. Ну, одно слово «гестаповец» уже говорит само за себя.

Унтер Вейфель — глаза и уши Зиппеля. С ним нужно держать ухо востро. Вейфель умный,

жестокий, но внешне доброжелательный. Иногда даст сигарету, сухарь или освободит от

лагерной работы. Любит расспрашивать о России, о нашем житье-бытье, об отношении к войне,

о женах и детях… Берегись! Не распускай язык. Лучше улыбайся и молчи. «Нихт ферштеен»,

мол. Не то будешь на крючке у Зиппеля. Он тебе потом вспомнит все…

Вейфель — бывший полицейский из Судетской области. Он следит за каждым из нас и

появляется в самых неожиданных местах и всегда, когда его меньше всего хотят видеть. Что-то

высматривает, вынюхивает как ищейка…

Балаш и Гетц — кретины, служаки, держиморды. Но есть и люди. Даже неплохие. Кухонный

унтер Крифта в первые месяцы войны получил ранение в ногу, и теперь его зачислили в

нестроевые. Крифта очень доволен. Когда он хватит втихаря стаканчик шнапса, то говорит

такие вещи, за которые Зиппель его давно повесил бы. Об этом рассказывал Миша. Он работает

на кухне переводчиком. Крифта ему доверяет. Еврей не посмеет донести на немецкого солдата.

Унтер жалеет интернированных, но не знает, как им помочь. Ну, Франц из ревира тоже

неплохой. Иногда, когда никто не видит, сует своим больным сигареты, хлеб, остатки

солдатского обеда, старается дать лекарство получше.

Есть еще продуктовый фельдфебель Шнар. Он хромой и очень злой. Шнар выдает продукты на

кухню. Эти выдачи всегда сопровождаются криками и руганью. Но кричит он не потому, что

ненавидит моряков. Нет. Он зол на весь мир. Он проклинает жизнь зато, что он хромой от

рождения, за то, что его, сравнительно обеспеченного человека, сделали солдатом и бросили

сюда, в тюрьму, где он должен заниматься гнилой картошкой, брюквой и считать буханки хлеба,

которые давно пора выбросить. Они выпечены в 1935 году. Может быть, фюрер прав, но при

чем тут он, Шнар? У него молодая жена в Нюрнберге и свое дело. Русские, конечно, не нация.

Они должны подчиниться Германии, поделиться с ней землями, ну кое-что и им останется. Там,

подальше, в Сибири. Хватит им места. А немцы дойдут только до Уральского хребта. У немцев,

великой нации, так мало места. Несправедливо.

Шнар любит вести философские беседы. Обычно они происходят в подвале, когда он выдает

картошку. Шнар считает себя великим полемистом. Он пытается доказать, что евреи подлежат

уничтожению, от них все беды. Конечно, всех не уничтожить. Кое-кого можно и оставить. Но

мы осторожно возражаем ему. Шнар сердится, орет, грозит показать нам черта, но на

следующей выдаче все начинается сначала.

Солдаты нас охраняют разные. Некоторые, побывавшие на фронте, ничего. Молодые,

необстрелянные, — герои. Ждут не дождутся, когда смогут «поддать» красным, потискать

русских «Машек», поесть «шпека» и привезти домой своим невестам кое-какого добра… А то

скоро война окончится, и они останутся не у дел. И попользоваться ничем не придется.

Они толкают нас прикладами, орут, иногда пытаются ударить, когда вереница интернированных

ночью нескончаемой лентой тянется ко внутренней уборной. Кляк, кляк, кляк! Стучат

деревянные колодки. Это раздражает охранников. Мешает им дремать. А мы рады бы не

вставать с коек, да в течение дня выпиваем такое количество воды, что в обычное время его

хватило бы на неделю. Многие вливают воду в брюквенную баланду, чтобы было больше. Люди

распухают от непомерного потребления воды. Лица как страшные маски, ноги — толстые

бревна, глаза заплыли, видны лишь маленькие тусклые щелки. На все это молодым охранникам

наплевать. Их хорошо проинструктировал Зиппель, представив нас исчадиями ада.

Есть в лагере еще неплохой человек. Это переводчик Ганс Хельм. Мы его называем Иван

Иванович. Хельм говорит по-русски неважно. Забыл. В прошлую империалистическую войну

он был в плену и жил где-то в Сибири. Видно, от пребывания в России у него остались хорошие

воспоминания. Хельм знал, что представляют собой русские люди, и, наверное, делая

сопоставление, не мог относиться равнодушно к нашим страданиям. Но, будучи человеком

вялым и тихим, ничего не предпринимал, чтобы как-то облегчить положение интернированных.

У него была в Нюрнберге фабрика кондитерских изделий, куда он изредка ездил. Больше всего

Иван Иванович боялся попасть на фронт.

Нельзя убить всех сразу. Фашисты решили убивать поодиночке, голодом. Комендант не

сворачивая идет по этому пути. Двести граммов свекольного хлеба, крапива, ботва, гнилая

брюква, десять граммов маргарина. Так изо дня в день. Кто выдержит?

Капитаны судов Балицкий, Богданов, Ермолаев, Новодворский выступают с письменным