o a3f5f3fb25c31a8f

мысли. Все это совсем не так просто. Ведь здесь участвуют «высокие договаривающиеся

стороны», наше правительство требовало моряков, а не этих торговцев. Обмен производится по

определенным, согласованным обеими сторонами, спискам… Нет, вранье, сплетня, не может

быть! Так мы старались поднять свой дух. Но несмотря на эти рассуждения, настроение наше

сразу упало. Только после окончания войны от товарищей, уехавших с первой партией, мы

узнали правду. Да, за огромные деньги меховщики заняли места моряков в этом транспорте

интернированных.

В Турции гитлеровцы обманным путем подсунули нашей стороне меховщиков. Когда

спохватились — было уже поздно. Ведь интернированных принимали турки. Не все ли им было

равно, кого передавать советской стороне: моряков или кого-нибудь другого? Главное, чтобы

сошелся счет «голов». А когда к этим «головам» еще прибавляется изрядный куш, почему бы не

пойти навстречу друзьям-немцам? Ни один из меховщиков в Советский Союз, конечно, не

поехал. Они попросили убежища у Турции и потом расползлись по разным странам.

На беззакония гестаповцев, которые они творили при обмене интернированных советских

граждан, проливает свет упомянутая мною выше книга Бережкова «С дипломатической миссией

в Берлин». Вот что пишет автор:

«При уточнении списков на месте, еще в берлинском лагере, мы обнаружили трех лишних

человек — женщину и двух мужчин. Они не были зарегистрированы в документах нашего

консульства, их никто не знал, но все трое уверяли, что они советские граждане, работали в

Германии и теперь возвращаются на родину вместе со всеми. Представитель Вильгельмштрассе

тоже уверял, что эти трое прибыли в командировку в Голландию и всегда числились советскими

гражданами. Они фигурировали в официальных немецких списках советских граждан,

подлежащих эвакуации. Несмотря на наши протесты, они так и оставались среди

интернированных советских людей. Только потом нам стало ясно, зачем понадобились немцам

эти лица: при переезде через болгаро-турецкую границу все трое заявили, что они отказываются

вернуться в Советский Союз. Они, дескать, «избрали свободу» и решили остаться в Третьем

рейхе. Гитлеровская пропаганда подняла по этому поводу невероятный шум. Газеты и радио в

подробностях расписывали, как «три члена советской колонии отказались вернуться в

большевистскую Россию и просят политического убежища в Германской империи».{17}

Но обо всем этом мы узнали много лет спустя. А пока, взволнованные и угнетенные всякими

слухами, ждали обмена.

Ожидания наши были напрасными. Шли дни, недели, месяцы, а об обмене немцы молчали.

Капитаны несколько раз ходили к коменданту, но тот ничего конкретного сказать не мог,

призывал быть терпеливыми и надеяться на провидение.

Для нас это были тяжелые дни. В лагерь приходили самые невероятные слухи: «Советское

правительство отказалось от обмена!», «В Союзе было мало немцев. Моряков менять не на

кого», «Гитлеровцы подсовывают вместо моряков военнопленных»… И вся эта чушь приходила

«из самых достоверных источников».

А сколько муки, терзаний и волнений приносили въезжавшие в лагерь машины.

— Ребята, едем! Солдат сказал, за нами приехали! Сейчас придет комендант с переводчиком…

Но это были попытки выдать желаемое за действительность. За нами никто не приезжал… Мы

слонялись по двору вялые, мрачные, раздражительные… Разговаривать не хотелось. Все наши

прогнозы не оправдались. Радио и газеты гремели о победах Германии.

Шла последняя неделя сентября, а мы все еще находились в Бланкенфельде. Пожухла и

пожелтела трава на лагерном дворе. Ночи стали темные и холодные. Тоскливо завывал ветер в

проводах. Часто шли дожди. Вокруг бараков образовались непросыхающие лужи. Гулять не

хотелось. Мы валялись в койках, с тоской прислушиваясь к ударам дождевых капель в оконные

стекла. Об обмене уже никто не говорил. Это была запретная тема. Она вызывала раздражение.

И все-таки мы не теряли надежды, затаив ее где-то внутри себя. Больше того — мы жили этой

надеждой, но…

Первого октября, в холодный пасмурный день, на «аппель» пришел комендант. Как обычно, нас

пересчитали, но не распустили. Мы стояли затаив дыхание. Сейчас он скажет: «Собирайте

вещи. Едете на обмен». И он сказал:

— Завтра вы покидаете этот лагерь. Собирайте вещи и к восьми утра будьте готовы. Обмена не

будет. Ваше правительство отказалось от вас.

Лицо у коменданта было злое, надменное. Вдруг раздался звонкий молодой голос:

— Врешь, подлюга! Врешь, сволочь!

Это крикнул кто-то из второго ряда. Комендант понял без переводчика и заорал:

— Руе! Кто посмел это сказать? Выйди вперед. Вы слышали, подонки?

Никто, конечно, не вышел, а комендант, брызгая слюной, продолжал орать:

— Унтерменши, не забывайте, что теперь вы вне закона. Я могу расстрелять любого из вас за

неповиновение. Вас никто не защитит. Имейте в виду: еще одно такое выступление, и я