o a8f4e5e3a1273b3b

Дина Ильинична Рубина

Завтра, как обычно

- Жили-были дед и баба, ели кашу с молоком, - скороговоркой пробормотала Маргарита, ковыряясь ложкой в тарелке с манной кашей, - рассердился дед на бабу, трах по пузу

кулаком!

- Это еще что такое? - одновременно возмутились дед и баба.

- Это детсадовский эпос, - успокоил я их.

- Саша знает, Саша - следователь, - похвасталась самой себе Маргарита.

* * *

Я купил в буфете лимоны и поднялся к себе, на второй этаж. Кулек я положил на стол, из него выкатились два маленьких солнца, я сел, подпер кулаком щеку и стал на них

смотреть.

За окном в дымке застойного утра стоял голый платан с мятым лоскутом последнего

листа. Лоскут вяло трепыхался на ветру.

Я не стал зажигать свет в кабинете. Пусть себе, подумал я о тумане, вот он вполз, прокрался, как преступник в комнату, занял ее, чувствует себя здесь хозяином, и вдруг

является некто, приносит в кульке несколько маленьких солнц, и два из них выкатились на

стол и мягко настойчиво светятся - солнца в тумане...

Отсюда, из окна моего кабинета, видно было, как копошилась во дворе дворничиха

Люся - старое колесо с метлой. Согнувшись в три погибели, она обметала крыльцо.

Сверху не разглядеть было беспрестанно бормочущих губ, но я знал, что Люся, как всегда, бурчит себе под нос, сварливо рассказывает свою жизнь сметаемым в кучу окуркам, бумажкам, листьям. Вон той обертке из-под пломбира рассказала о первом муже, той пачке

из-под сигарет - о непутевом сыне...

В утреннем сумраке я потянулся к телефону и на ощупь набрал номер. Трубку сняла

Маргарита.

- Это ты, Маргарита?! - рыкнул я.

- Ой, а кто это? - испуганно пролепетала Маргарита.

- Это старый, облезлый, ревматический медведь из леса-Мурома, - прорычал я и тут же

осведомился натуральным голосом: - А ты думала, кто?

- Я думала это мой братик Саша, - так же озадаченно выдохнула Маргарита.

Я представил себе ее толстую физиономию, и в груди у меня потеплело. Я собирался

углубить недоразумение еще какой-нибудь звериной информацией, но в дверь робко

поскреблись, и я опустил трубку.

- Да! - крикнул я, подскочил и, хлопнув ладонью по выключателю, зажег свет. -

Войдите!

Но за дверью все так же мышинно скреблись. Я поднялся и распахнул дверь.

- Да, пожалуйста!

Человек прянул от меня, как испуганный конь. В его невинно-голубых глазах смешались

страх и истая преданность неважно кому.

- Вот... Здрасьте... - он протягивал мне трепещущую повестку.

- Хорошо, войдите, - сказал я, - садитесь.

- Товарищ следователь... товарищ... - забормотал он, продолжая стоять в дверях. - Это

такой кошмар, такое несчастье...

- Да вы проходите и успокойтесь, прошу вас. Садитесь.

Мужчина сел. Его гладко выбритые пухлые щечки, мягко провисающий двойной

подбородок, точеный дамский носик - все было объято ужасом, все волновалось и

подергивалось. Рука терзала закругленный воротничок розовой рубашки.

- Вы понимаете, я все расскажу, все... Потому что это недоразумение... У нас такая

добропорядочная семья! Поверьте, моя жена далека от... спекуляции, фу, даже слово это по

отношению к ней не выговаривается!

- Это потому, что вы волнуетесь...

Люся опять жгла мусор у деревянного забора. За это ей влетало время от времени, но

плевать Люся хотела на начальство, ибо главное ее начальство - судьба - давно уже

согнула Люсю в старое колесо. Она стояла, опершись на метлу, в мужнином пиджаке, в

растоптанных белых туфлях, курила сигаретку и, задумчиво закладывая за уши пряди

седой комсомольской стрижки, смотрела в огонь. А костер горел пышный, высокий, искорки над ним плясали, подталкиваемые жарким дыханием костра, и в воздухе, лениво

цепляясь за голые ветви платана, плыли черные лоскутья пепла.

- Какие-то пудры, помады... черт знает что... мохер какой-то... Просто у них в

музыкальной школе профсоюз делал женщинам подарки, к восьмому марта, и...

Я спрятал пакет с лимонами в ящик стола, достал чистый бланк для допроса и сказал

этой невинно-розовой рубашке:

- Так. Фамилия, имя, отчество...

* * *

После того как в прошлом году дед перенес второй инфаркт, жизнь моя обратилась в

кошмар. Чуть ли не каждый день я находил в своей комнате новый настырно-робкий

сюрприз. На столе, прижатая будильником, лежала аккуратная четвертушка тетрадного

листка, на которой дедовской твердой рукой было написано: «Наташа - 76-59-30», или

«Зоя - 56-78-12», а то еще так: «Лена - 44-75-69, мама - Ирина Львовна».

Я брал бумажку двумя пальцами и выходил в столовую. Дед ходил по дому в трусах, устало передвигая волосатые ноги с квадратными гладиаторскими икрами, ноги

отставного полковника, ноги, сформированные на плацу.

- Дед, - миролюбиво говорил я, потрясая бумажкой, - опять? Что это еще за Инесса?

У деда багровела лысина, и он напряженно-спокойно отвечал:

- Это внучка моего сослуживца. Хорошая девочка, из хорошей семьи. Почему б тебе не

позвонить?

- Дед, опомнись! Ну, позвоню. И что я скажу?

- Не прикидывайся, - строго отвечал дед. - Я не вечный, баба - тоже. Мне надо знать, что

вы с Маргаритой устроены, тогда я умру спокойно. А ты, вероятно, забываешь, что на тебе

Маргарита!