o a8f4e5e3a1273b3b

отношения с Толей-рыжим и его семьей, потому что больше выяснять было некому - дед

лежал в больнице с первым инфарктом, а баба лежала дома с гипертоническим кризом.

Подразумевалось, что я выяснил отношения самым исчерпывающим образом. На самом

деле состоялась бездарная драка, в которой будущий Маргаритин папа выбил зуб

будущему Маргаритиному дяде. По этому поводу я страдаю до сих пор, потому что не

могу улыбнуться по-человечески ни одной девушке.

Из роддома Маргариту забирал я. Мне положили на руки легкий белый сверток, я

заглянул под накинутый уголок одеяльца и натолкнулся на бессмысленный Маргаритин

взгляд.

- Как держите, папаша! Левой снизу возьмите! - сказала мне медсестра. Я забормотал

что-то и сунул трешку в карман ее халата. Такое указание передала мне в записке Ирка.

Она семенила сзади и счастливо улыбалась.

Мне было семнадцать лет, я нес Маргариту через двор роддома к воротам, и не знал -

зачем мне нужен этот сверток и что с ним делать. Привез я Маргариту уже сюда, в новую

квартиру, на которую мы срочно и невыгодно обменялись.

Сразу после рождения Маргариты Ирке вздумалось поехать в Москву поступать

учиться «куда-нибудь». Поступить она, конечно, никуда не поступила, но за этот короткий

период времени успела встретить Витю, студента циркового училища. Витя взял Ирку

замуж сразу же, в том же голубом в белый горошек платьице. Он полюбил ее такую

дурацкую, какая она есть, и сделал из Ирки цирковую артистку. Теперь она ассистирует

Вите, у них даже отдельный номер, «свой», как гордо рассказывала Ирка по телефону.

Кажется, номер заключается в следующем: Ирка держит в зубах сигарету, а Витя гасит эту

сигарету ударом хлыста. Или каната. Я не очень понял бестолковое Иркино объяснение, но, собственно, мне-то что! Худсовет этот номер принял, значит, и слава богу... Ирка с

Витей постоянно разъезжают, у них гастроли и бурная цирковая жизнь, а Маргарита тихо

растет в нашем доме и теперь уже совершенно очевидно, что останется со мною навсегда.

* * *

Я сидел за письменным столом и быстро, одной нервной линией рисовал на дедовской

записочке с нужным телефоном ужасные морды. Тут вошла баба, обняла меня за шею и

поцеловала в затылок.

- Ба, ну я не могу больше! - взвился я. - Ну чего он чушь порет!

- Саня, ты же знаешь деда, - сказала баба и стала, как в детстве, хлопотать над моим

чубом - то убирала его со лба набок, то разглаживала опять, - он переживает за тебя, за

Маргаритку... Мы ж и в самом деле не вечные, Саня. Останетесь вы с ней одни.

- Начина-ается! Со святыми упокой.

- Ну не раздражайся, не раздражайся, - она быстро и мягко гладила меня по плечу, - ты

взгляни правде в глаза и поймешь, что дед прав. Ну, какой из тебя следователь? Ты такой

мягкий, добрый...

- Маленький, - продолжил я, - метр шестьдесят...

- Дело, конечно, не в росте. Да ты, Саня, и сам сбежишь оттуда, не выдержишь.

- Выдержу! - упрямо сказал я и дернул головой, чтобы баба не теребила волосы, хотя

мне это было приятно.

Помимо преподавания географии, баба всю жизнь вела классное руководство. К нам до

сих пор в самые неподходящие моменты являлись бывшие ученики с букетами цветов.

Почему-то они приходили целыми выпусками, человек по пятнадцать, и весело толпились

в нашей маленькой квартирке. И надо было их принимать, поить чаем, мыть после них

полы. Баба очень тосковала по воспитательной работе.

- Ты должен крепко встать на ноги в материальном смысле, - продолжала она, - а там, в

метро, премии, Саня, и тринадцатая зарплата.

- Баба, не обрабатывай меня! - попросил я.

- Прекратятся эти кошмарные дежурства, когда мы с дедом всю ночь не спим и ждем

тебя с валидолом в зубах.

- Ну, никто не виноват, что вы - комедийные персонажи. Не налегай на меня, пожалуйста, позвоночник хрустнет.

- Ну, хорошо! - решительно сказала баба. - Зайти-то ты можешь к этому человеку, поговорить?

- Зачем?

- Может, тебе там приглянется...

Я молчал, продолжая рисовать одной линией клыкастые морды.

- Саша! Ради меня!

- Сказал - не пойду, значит, не пойду! - буркнул я. За моей спиной воцарилась пауза, полная оскорбленного достоинства.

- Ладно, Cаша, - сказала баба, смиренно вздохнув, - тебе видней. Может, действительно, не стоит... Может, в этой милиции твое призвание. Ладно, не ходи.

- Ну хорошо, пойду, - я просто не вынес ее горя.

- Зачем, Саша, если душа не лежит?

- Сказал - пойду, значит, пойду! - буркнул я.

Баба замерла за моей спиной, еще раз контрольно вздохнула, чтобы я не вздумал забыть

о ее горестной озабоченности моей судьбой, потом поцеловала меня в макушку и вышла.

* * *

Секретарша - глазастая, с милым носиком и округлым подбородком - этакая Ярославна, стриженная под пятиклассника, княжила на государстве телефонных аппаратов. Она

манипулировала цветными трубками с потрясающей ловкостью и этим напоминала

уличного регулировщика с большим стажем.

Я спросил у нее, кинематографически кивнув подбородком на дверь кабинета:

- У себя?

Секретарша почесала карандашом в мальчишеском чубчике и спросила буднично:

- А вы кто?

- Я по поводу устройства на работу. Юрисконсультом.