o a8f4e5e3a1273b3b

- Ну, молодец, - наконец, тяжело дыша, выговорил я, - ну, давай, я буду ждать. Только ты

мне теперь мальчика давай. Для разнообразия...

Когда я положил трубку, я понял, что больше в этой комнате находиться не могу, я

разобью что-нибудь. Правда, не было гарантии, что в другой комнате или в кухне мне

полегчает, но я все-таки рванул плотно закрытую дверь, вышел, пнул дверь в кухню и

увидел бабу с дедом. Они сидели рядышком за пустым, чисто вымытым кухонным столом

- седенькие, горестные - и решали мою судьбу.

- Можете меня поздравить, - злорадно выпалил я, - у меня будет ребенок!

- Дуся, ну что я говорил? - встрепенулся дед. Вид у него был несколько даже

торжествующий. Я бы сказал - горестно-торжествующий, но вряд ли это возможно себе

представить. - Ну, что я говорил! Конечно, он вляпался в историю. Она беременна, и

теперь шантажирует его, чтоб он на ней женился.

Я задохнулся.

- Ку... Кого?! Ты что?! - спросил я деда. - Совсем сбрендил?

- А этот дурак из себя благородного ломает, - продолжал дед, глядя не на меня, а на свою

Дусю. Дуся внимала ему с убитым видом. - На сколько она старше его, эта невинная

девочка, на десять лет?

- На двадцать пять, - сказал я тихо. - Что дальше?

- А то, что тебя спасать надо! - и тут дед поднял на меня взбешенные глаза. Это был не

дед. Это был полковник.

- Я сам с ней встречусь, и все улажу. Дадим ей в зубы, сколько она потребует, и пусть

катится!

Я молчал и смотрел на него. Мы с полковником молча смотрели друг на друга.

- Коля! Саша!! Вы что?! - заметалась баба. Хотя мы с полковником просто смотрели

друг на друга. Может быть, баба испугалась, что во мне проснется тот, молодой, рожа

усатая, который бил из-за нее смертным боем всех хахалей.

- А твоей внучке, твоей Ирке, - заговорил я и вдруг с ужасом понял, что ничего не

говорю, а только открываю беззвучно рот. Тогда я взял себя в руки. - А твоей Ирке, нашей

Ирке, - выговорил я, - ты помнишь, даже денег никто не предлагал. Взял бы ты те деньги

за Маргариту?..

И тут дед стал как-то спокойно и медленно клониться влево. Я ничего не понял, мне

показалось, что он хочет поднять коробок спичек, упавший рядом с табуретом. Но баба

вдруг коротко взвыла, подхватив его голову, прижала к груди, и мы с ней поволокли деда в

комнату, на тахту.

- Беги за Валентиной Дмитриевной! - крикнула баба.

Дед лежал на спине, молча смотрел в потолок и только его крепкий волосатый кулак

беспрестанно сжимался и разжимался.

- Семьдесят четыре... Семьдесят пятый... - медленно и спокойно проговорил он. -

Закругляюсь...

- Коля, молчи! - взвыла баба, плача и трясясь, - молчи, Коля!

Валентина Дмитриевна - в домашнем халатике, растрепанная, в тапочках на босу ногу, прибежала сразу. Она выслушала деда, почему-то напряженно глядя не на него, а на бабу и

строго сказала:

- Нет, нет, Евдокия Степановна, голубчик, нет. Перестаньте плакать. Это не инфаркт.

Потом она сделала деду укол, пообещала зайти еще раз, попозже, и ушла. Дед лежал

тихо, прикрыв глаза, а мы с бабой сидели рядом. Разумеется, об Иркиной новости сегодня

лучше было молчать. Я попытался представить себе ее будущего ребенка - некое

существо, вроде Маргариты, такое же толстое, глупое и родное, но у меня ничего не

получалось. Нет, подумал я, конечно нет, ведь это будет ребенок Виктора, а Виктор -

крепкий мужик, настоящий, никому он его не отдаст. И вырастет Иркин сын на манеже, и

сделает его отец цирковым артистом, а к нам он будет приезжать на каникулы, и меня

будет называть, как и положено, дядей Сашей...

- Саша, - проговорил вдруг дед, не открывая глаз.

- Да успокойся, - буркнул я. - Никто никакого ребенка не ждет. Турнули твоего

замечательного внука, как зайца лопоухого...

- Обещай мне...

- Нет! - отрезал я. - Я люблю ее и женюсь на ней все равно. Я ее доконаю, как ты бабу

доконал. Она за меня со страху выйдет.

И тут бледные его губы дрогнули и мне показалось, что дед самодовольно ухмыльнулся

в усы.

- Тогда хоть обещай, что с работы этой проклятой уйдешь! - простонала баба, - сколько

можно нас мучить! - слезы бежали и бежали по ее лицу, и она их не вытирала.

- Уйду, - сказал я. - Уйду.

- Хоть шерсти клок с него выдрали, - всхлипнула баба. Она не подозревала, что этот

клок давно и мучительно я выдирал из себя сам.

Тогда дед наконец открыл глаза и тихо сказал:

- Сынка, ты должен помнить, что на тебе - Маргарита.

- Маргарита! - ахнула баба. - Маргарита на улице! А темно-то!

Тут обнаружилось, что в суматохе мы забыли засветло загнать в дом Маргариту, и

теперь она на призывные бабины вопли с балкона не отзывалась, и пришлось мне бежать

во двор, разыскивать эту несносную девицу.

Я обегал весь двор, все подъезды, всех ее приятелей, я охрип от крика. Маргариты не

было нигде. Внутренности мои заполняла слепая ярость и леденящий, безотчетный ужас

перед неизвестным.

- Маргарита! Маргарита-а! - выкрикивал я через каждую минуту и бормотал: «Дрянь!

Ну, погоди! Только объявись - убью! Шкуру спущу!» и опять кричал осевшим голосом:

«Маргарита-а!». В воображении моем возникали картины одна страшней другой, в горле

колотилось растерзанное паническим страхом сердце. Я обегал и все соседние дворы.