o bdf4013bc3250c39

полную бутылку, налил еще один стакан, снова выпил. Решительности

прибывало.

- Нет, так быть не должно… так не может оставаться… Я к ней питаю… -

бормотал он, накидывая на плечи ветровку и обуваясь в старые растоптанные

башмаки, в которых сам для себя положил выходить разве что за картошкой.

Но другие на глаза ему не попались, он махнул рукой, выскочил из квартиры

и выбежал на улицу, забыв запереть дверь на ключ.

Куда он направлялся, он и сам не знал хорошенько. Ему думалось, что он

идет к Зине, что явится, кинется ей в ноги, поплачет. А она – она, конечно, простит… Она добрая… Она великодушная…

Ноги сами привели его к ее подъезду. Он позвонил в домофон, долго ждал, прислушиваясь. В голове мутилось, ожидание казалось бесконечным.

- Кто? – раздался, наконец, голос ее сына.

- Витя, это я, Егор, - почти закричал Добряков. – Мама дома?

- Нету ее.

- А где она?

- Ушла и сказала, что ночевать не вернется.

- Как? – обомлел Добряков.

- Не знаю, как, - и Витя отключил связь.

«Но куда она могла пойти?» – Добряков мучительно думал и ничего не мог

подумать. Он медленно поплелся в сторону своего дома и остановился только

у пивного киоска, где, как всегда, гужевалась пьяная компания с Ермалюком

во главе. Подумал было взять бутылку пива, но тут к нему подлетел сосед.

239

- Что ты, Егорыч, так нелюбезен со своей подругой-то, а? –Рюмин ехидненько

заглядывал ему в глаза. – Подлетела минуту назад вся взмыленная,

возбужденная, накупила полный пакет пива. Я уж думал, она к тебе, а она

совсем в другую сторону…

Это уже было слишком. Вся кровь бросилась в голову Добрякову. Все

прежнее, чем насолил ему Рюмин и что отлеживалось на задворках сознания, теперь вдруг в одно мгновение кинулось наружу и сделалось невыносимым.

Добряков машинально-заученно размахнулся и с криком: «Ты еще тут,

мразь!» стремительно и точно выбросил кулак в лицо Рюмину.

Хрясть!

Удар получился классный - резкий и хлесткий. Рюмин отскочил от него, как

боксерская груша, и влетел головой в плексигласовое оконце пивного киоска.

Оконце треснуло, с витрины посыпались жвачки, баночки с коктейлями,

пачки сигарет. Бутылка с пивом зашаталась, помедлила секунду-другую,

устремилась на асфальтовую площадку перед ларьком и разбилась вдребезги.

- У-у-у! Шу-у-у-ка! – выл Рюмин, обеими руками держась за скулу.

Перепуганный Сашок выскочил из киоска и уже тряс Добрякова за плечо:

- Ты что это, друг?! Я тебя всегда уважал, а ты?!

Добрякову было плохо. Чугунно гудела голова. Хотелось упасть на подушку и

забыться…

Но Сашок не унимался:

- Как же быть-то? Платить надо!

Добряков не помнил, было ли у него что-нибудь в карманах, и пошарил в

одном кармане джинсов, в другом. В третьем что-то хрустнуло, и он с

удивлением вытащил купюру – пятьсот рублей. Откуда только и взялась? Но

думать ни о чем не хотелось.

- На, забирай, - он сунул купюру в руку торговцу. – Да не ори только! –

спокойно попросил. – Чердак и так рассыпается!

Стало тихо. Добряков оглянулся – этого мерзавца Рюмина и след простыл.

240

И вдруг на душе у Добрякова стало пусто и сиротливо, он тоскливо

посмотрел на Сашка, развернулся и поплелся к дому.

«Сейчас – спать! Только спать!..» - единственная мелькала мысль.

Он уже не помнил, как дошел до квартиры, как, не раздеваясь, грохнулся на

кровать…

13

Пробуждение было скверным. Голова была, словно чужая, казалось: чуть

надави – и хрустнет, как орех. Жутко хотелось опохмелиться. Но этого можно

было избежать, если бы он проспался как следует. Но его разбудили.

В прихожей зычно и назойливо заливался звонок.

- Кого еще? - пробурчал Добряков и в который раз обругал себя, что не

отрезал эту штуковину.

- Ничего, подождут, - решил он, встал с дивана и побрел на кухню. Здорово!

На столе почти полная бутылка водки. Правда, не догадался поставить ее в

холодильник, придется пить теплую. Он налил полный стакан и выпил.

Голова встала на место. Добрякову казалось, что сейчас он способен доказать

любую теорему из программы средней школы. Да что там средней! И высшей

тоже!

Домофон не унимался. Добряков ласково посмотрел на бутылку и подошел к

домофону.

- Слушаю. Кого вы хотели? – этак бодренько поинтересовался он.

- Господин Добряков? – ответила трубка.

- Он самый. А вы кто?

- Милиция. Крепко спите! Открывайте!

Хмель моментально выветрился. Добряков облился холодным потом и

вспомнил все: перекошенную морду Рюмина, треск плексигласа в пивном

киоске, укоризны Сашка и отданную ему пятисотку.

Он механически нажал кнопку на трубке. Домофон запищал. Значит, в

241

подъезд они уже зашли. Так же автоматически он сунул трубку в гнездо на

панели. Повернул вертушку замка.

Их было двое – один в штатском, он вошел первым, и старший сержант. На

его груди болтался короткоствольный милицейский АК-74 - «курносый», как

Добряков называл такую модификацию автомата.

«С такими в Афгане мы много не навоевали бы», - уже совершенно не к

месту отметил про себя Добряков.

- Оперуполномоченный лейтенант Колыванов, - сверкнул корочками

штатский.

- Милости просим, - кивнул Добряков, пытаясь держаться развязнее, хотя

получалось это, чувствовал, плохо.